Запретный рай
Шрифт:
Атеа присел возле нее на корточки. Его взгляд был полон восхищения и тепла, его глаза говорили о том, о чем пока не сказали уста.
Этот полный неукротимой энергии юноша должен был стать вершителем ее хрупкой судьбы.
Когда Атеа заговорил о визите к священнику, Эмили заявила, что будет лучше, если сперва со святым отцом поговорит она:
— Надо его подготовить. К тому же я должна исповедоваться.
Атеа смотрел внимательно и строго. Эмили давно подметила, что внезапная отчужденность делает его еще притягательнее и красивее.
— Зачем открывать
— Я хочу поведать о них не священнику, а Богу.
— Бог и так все знает!
— Кстати, о сердце: Атеа, ты хочешь жениться на мне, но ты ни разу не говорил… о любви, — сказала она и, вспыхнув, добавила: — Я знаю, что это означает на вашем языке!
Эмили вновь подумала о физической близости. Многие европейцы считали, что она убивает духовность, то есть ни в коем случае не может называться любовью. Им и в голову не могло прийти, что наслаждаясь плотской страстью, полинезийцы умудрялись сохранять чистоту души.
Атеа тоже задумался, возможно, пытаясь разобраться в своих чувствах или стараясь подобрать нужные слова.
— Душа и тело белых людей не в ладу друг с другом. То, что мы превращаем в праздник, ваши священники почему-то называют грехом. Любовь… наверное, она бывает разной? Если я могу проводить время с любыми женщинами и согласен жениться на той, которая больше подходит мне по положению, — это одно, а когда я думаю о той единственной, связь с которой противоречит всему существующему, — совсем другое. Это та любовь, которой жаждешь ты. Думаю, я смогу дать ее тебе, — серьезно произнес он, а после заметил: — Эмалаи! Прошедшей ночью твое тело было готово, но я боялся ранить твою душу!
Эмили закрыла лицо руками. Ей было удивительно радостно и мучительно стыдно.
— Ты прав: лучше поскорее пожениться.
— Когда ты пойдешь к священнику?
Девушка покачала головой.
— Мое платье пропитано солью. Я не могу его надеть, а больше у меня ничего нет.
Не успела она возразить, как Атеа обернул покрывало вокруг ее тела, завязав концы поверх груди.
— Вот, так хорошо. Миссионеры учат наших женщин одеваться именно таким образом.
— И все-таки я не могу выйти из хижины в покрывале, и уж тем более пойти к священнику, — ответила Эмили.
— Источник находится совсем близко: я только что вернулся оттуда. Не думаю, что по дороге мы встретим много людей. Ты вымоешься и постираешь свое платье. На жаре оно быстро высохнет.
В конце концов Атеа удалось ее уговорить. Перед тем, как выйти из хижины, Эмили спросила:
— Кто та женщина, которой принадлежит этот дом? Где ее муж?
— Погиб. Его разорвала акула. Сейчас Теумере живет одна. Она знает, что я смогу ее отблагодарить, потому охотно предоставила нам свою хижину.
— Что ты сказал ей обо мне?
Атеа бросил на девушку удивленный взгляд.
— Ничего. Разве арики обязан что-то кому-либо объяснять?
За ночь ветер словно вымел небо до самого горизонта — оно было безмятежным, бездонным и чистым. Отвесно падавшие
Все-таки на пути попадались люди: они беззастенчиво таращились на белокурую француженку и даже оглядывались вслед.
Цвет волос и глаз Эмили унаследовала от матери-англичанки. Ей было неловко, что ее бледная кожа покраснела от солнца, нос обгорел и на щеках рдеют яркие пятна. Девушка впервые подумала о том, что едва ли сможет круглый год выносить безжалостную атаку тропического света.
Она опустила глаза и не глядела на туземцев. Здесь, на Нуку-Хива, большинство мужчин носило не набедренные повязки, а юбки до колен. Женщины обматывали тело покрывалом, доходящим до щиколоток. Их грудь чаще всего тоже была закрыта.
Атеа привел Эмили к источнику, и она согласилась помыться в нем лишь после долгих уверений в том, что он и близко не подпустит даже женщин, а уж тем более — мужчин. И все же она без конца вздрагивала и оглядывалась.
Вода освежила ее, и она вернулась в хижину в ином настроении. Выстиранное платье было развешено для просушки на ближайших кустах.
Почувствовав дикий голод, Эмили с жадностью съела несколько бананов и манго, наслаждаясь ароматной мякотью и душистым соком плодов.
Потом она опустилась на циновку, и Атеа лег рядом. Его тело было расчерчено золотыми полосками света, проникавшего сквозь плетеные стены хижины.
— Я слышала, — смущенно промолвила девушка, — что, достигнув определенного возраста, вы выбираете себе пару и уединяетесь в лесу. А потом идете… уже с кем-то другим.
— Да, это так. Но рано или поздно мы все равно останавливаем свой выбор на ком-то одном, — спокойно ответил Атеа и спросил: — Что тебя тревожит, Эмалаи?
Она ничего не ответила, лишь издала нервный смешок, но Атеа как всегда прочитал ее мысли, хотя скорее всего — угадал чувства:
— Ты всегда будешь думать об этом и никогда не узнаешь правды, пока не испытаешь это сама.
— А что станет со мной потом?
Ей почудилось, будто Атеа уловил суть вопроса. Но он ответил иначе:
— Потом думать уже не захочется и не придется.
Девушка закрыла глаза. Она была бы рада всецело доверить ему свою судьбу, так, чтобы не пришлось ни о чем заботиться, но при этом понимала, что ей тоже придется бороться — едва ли не больше, чем ему: ведь он находился в привычном для себя мире и считал все свои поступки правильными, тогда как она…
Атеа молчал. Казалось, ему доставляет удовольствие просто смотреть на нее. Наверное, он любовался многими женщинами, однако Эмили была самой необычной из них — способной подарить новизну, помочь покорить неведомые вершины.
Почему-то ей казалось, будто, что бы ни случилось, между ними не останется ничего недосказанного. У Атеа не было трагической истории, которую он мог попытаться взвалить ей на плечи. Когда-то Эмили представлялось романтичным носить в себе чужие страдания, проживать чужую жизнь, но теперь она подумала: лучше, если этого не будет.