Запретный район

Маршалл Майкл

Он метнулся вперед, к этой стене лиц, и его нога с треском провалилась сквозь тело младенца, утяжеленная всем весом его тела. Он слепо ударил кулаком по этим лицам, и они распались под его ударами, и из-под гладкой кожи этих лиц во все стороны брызнула радужно переливающаяся слизь. Джи рванулся сквозь этот кордон, но когда поднял ногу, чтобы сделать следующий шаг, младенец поднялся вместе с нею, нанизанный на его ногу, как на шампур, и застрявший на ступне. А когда я бросился к этой стене, спотыкаясь и стараясь нагнать Джи, младенец поднял на меня взгляд и загукал, забулькал.

– Я могла бы быть твоей дочерью, Старк, – пропел он. – Могла бы быть дочерью.

Я пнул его ногой, и

его голова оторвалась и раскололась, ударившись о стену, а когда образовавшаяся масса упала на землю, то приобрела вид узора – узора с хлопчатобумажного платья из давнего прошлого.

Сначала мы с Рейфом были партнерами. Мы были единственными людьми, которые знали, как работает эта штука, единственными, кто мог разделять с людьми их сны. Джимленд принадлежал нам, и мы наслаждались и упивались им, узнавая его все лучше, изучая, как он действует. Это было великолепно, потрясающе: это было лето, это была игровая площадка. Мы снова были детьми, и мы помнили, что чувствуешь, снова окунаясь в солнечный свет, в тот хорошо знакомый солнечный свет, когда завтра казалось лишь еще более восхитительным вариантом сегодняшнего дня, когда лето, казалось, будет длиться вечно.

И пока мы не нашли оттуда выхода, мы, конечно же, не понимали, что это такое в реальности. Это казалось нам миром сновидений, да оно и работало как мир сновидений, но мы толком этого не знали, не понимали. А потом Рейф обнаружил, что мы можем пробиться сквозь стену. Это всегда был Рейф, это он выяснял, как что работает, если не считать самого первого раза. Он шел впереди, я как всегда следовал за ним. Когда я вспоминаю Рейфа тех дней, я вспоминаю его спину и свое тяжелое дыхание, поскольку я старался не отставать.

С течением времени я стал больше времени проводить в Городе. Слишком долго я гонялся за пустотой и в итоге сжег себя изнутри. Мне теперь нужна была операционная база, какая-то опора, структура. Из дому я ничего такого получить больше не мог, это я к тому времени уже понял, но мне нужно было откуда-то это добыть. Думаю, именно в это время Рейф начал от меня отдаляться, когда я повернулся спиной ко всему тому, что мы с ним нашли, когда я утратил мужество, потерял веру в необходимость приключений любой ценой. А потом я встретил Зенду.

Я встретил Зенду и потерял ее. Она вообще-то никогда не была моей, и именно это заставило меня, наконец, понять, что внутри я все тот же самый, что все эти бегства и находки ничуть меня не изменили.

И мне стало больно. Очень больно мне стало. Она была всем, что мне когда-либо хотелось заполучить, а я ни разу даже руки не протянул, не попытался взять ее, никогда не давал ей понять, что я чувствую, не считая одного раза.

Можно предположить, что это ее опечалило. Через некоторое время она перестала появляться рядом со мной, перестала задумываться о том, не следует ли нам вместе подумать о совместном будущем, она отошла в сторонку и стала жить собственной жизнью. Она приноровилась к этому, двинулась дальше вперед, но не в сторону, и оставила меня пребывать в гробу, который я сколотил для себя. Пройти весь этот путь и обнаружить, что остаюсь на том же месте, было слишком, и когда я узнал то, что Рейф собирался мне сообщить, я сломался. Все, что я сумел сделать, так это искрошить сам себя на части, отрезать от собственных корней. И больше мне уже ничего не светит, а все, что я сумел разузнать, так это то, сколько времени дерево может казаться абсолютно прочным, тогда как внутри оно все уже сгнило и высохло.

А Рейф тем временем добился больших успехов. Он уже не был тем, что раньше, он попусту не болтался и не терял даром время. Он шел вперед, он менялся, как все люди меняются. Все, но не я, а когда я его увидел,

то обнаружил, что теперь совсем его не знаю, не знаю единственного в мире человека, который знает, что я такое и кто я такой.

Не знаю, чем он тогда руководствовался. Я недостаточно часто с ним виделся, а потом мы с ним виделись только в снах. К тому времени все уже развалилось и распалось, и мы уже ненавидели друг друга, да так ненавидели, что чуть не разорвали мир пополам, стремясь убить друг друга. Клянусь, я считал, что именно мое дело правое, да и сейчас в этом уверен.

Но это так трудно объяснить, так что когда дело дошло до развязки, было уже неважно, кто прав и кто нет. Мы изменили Джимленд, а Джимленд изменил нас. Я убил Рейфа, чтобы спасти Джимленд, спасти память о прошедших детствах. И еще я убил его, потому что хотел, чтобы он умер. Но мы были сильными сновидцами, Рейф и я, так что я вовсе его не убил.

Он всегда действовал быстрее меня, всегда шел на шаг впереди, он и сейчас такой же. А я – вот он я, все еще болтаюсь в Городе, как какой-нибудь убогий бедолага, пытаюсь быть то хипповым, то забавным, пытаюсь быть чем-то, чем угодно. А он просто водил меня за нос, как последнего дурака.

Да-да, надо всего лишь найти кого-нибудь из Центра, чтобы в игру вступила Зенда и вызвала на помощь Старка. Да-да, скажи, что возникла угроза Району Идилл, чтобы Старк пустился во все тяжкие – ради нее. Да-да, напусти на Элкленда кошмарные сновидения, чтобы Старк заставил себя вспомнить вещи, которые он до смерти не хотел бы вспоминать. Старк ничего не заметит, он же просто гребаный тупица.

И почему у него все это получилось? Да потому, что я дал ему такую возможность.

Я упал лицом вниз, как только выбрался из круга лиц, оцарапав щеку о горячие камни мостовой. Младенец, надетый на ногу Джи, все еще пытался мне что-то петь, хотя головы у него уже не было, и хриплый свист его дыхания еще больше усиливал шум у меня в ушах. Я с трудом поднялся на ноги и пошел за Джи, крича ему, пронзительно вопя, чтобы он остановился. Но он не мог меня услышать и, наверное, даже не помнил, что я где-то рядом.

Скользя и оступаясь, я побежал по дороге, оскальзываясь на маслянистых булыжниках, на самом деле следуя только за звуком шагов. Воздух был слишком тяжелым и плотным, чтобы я мог хоть что-то разглядеть, он был весь насыщен гнилой зеленью. И еще было очень жарко, гораздо жарче, чем обычно бывает в Районе Ширнись, и пока я бежал, эта жара медленно коагулировалась, сливалась в формы, которые мешали мне, били по мне и сгущались, уплотнялись, и вскоре я уже пробивался сквозь расплывающуюся и болтающуюся гору мяса, которая двигалась и изгибалась, и душила меня. Это было все равно, что бежать сквозь море расчлененных рук и в темноте, сквозь все эти руки и ноги, что заполняют каждый дюйм пространства вокруг, скользят и увертываются и плюются, когда я протискиваюсь сквозь них дальше вперед. Я ничего не слышал, а все, что мог разглядеть, было черно-зеленое месиво, словно у меня глаза были зажмурены, но я все протискивался дальше и бежал, чтобы нагнать Джи, быть вместе с ним, хотя в определенном смысле я и так уже был с ним.

Я вмазался во что-то очень твердое и понял, что это стена. Ощупав ее по обе стороны от себя, я нащупал дверь и распахнул ее, превозмогая напор давящего сверху воздуха. Проскочив внутрь, я снова споткнулся и упал на какие-то ступеньки. И начал взбираться по ним на четвереньках со всей возможной быстротой, чувствуя, что часть моего мозга словно бы пригвоздило к основанию черепа, а плоть с меня что-то сдирает при каждом сделанном шаге. Меня тянуло в разные стороны, как будто за все сухожилия сразу, тянуло сильно, я весь натянулся и был готов разорваться.