Заратустра: Смеющийся пророк

Раджниш Бхагаван Шри

Не нужно никуда ходить.

Вы должны просто устроиться в глубокой тишине, безмятежности и покое, и вы найдете то, что нельзя найти даже пройдя тысячи миль, изучив сотни писаний, практикуя множество обрядов.

Для этого не нужны обряды, для этого не нужны писания. Для этого не нужны никакие церкви, никакие храмы; это просто есть. Это не должно случиться; это ваша сущностная реальность, это ваше существование. Ее нужно только открыть — или, может быть, вновь обрести. Возможно, вы знали ее в материнской утробе. Эти девять месяцев глубокой тишины... разве можно не знать этого?

Но

когда вы попадаете в мир, этот мир так наполнен приманками, притягательными вещами, что вы начинаете догонять то и это. И постепенно... некие смутные воспоминания остаются где-то внутри вас, но вы не можете понять, где вы пережили это. Но одно ясно: вы не можете искать то, чего вы не знаете. Без некоего знания идея поиска не возникает. Вы попробовали это, и оно все еще остается в глубинах вашего бессознательного.

Это единственная надежда: однажды вы услышите мягкий тихий голос внутри. Когда вы устали от всех скитаний и исследований, есть лишь одна надежда: вы посидите тихо. Вы сделали все возможное; вы сядете, ничего не делая. Вы устали, крайне устали. Вы расслабитесь. И в этой расслабленности происходит величайшее чудо жизни — вы находите то, за чем вы бегали все это время.

Но там, внизу, всякая речь напрасна!

В глубочайшем внутреннем центре вашего существа... всякая речь напрасна.

Очевидно, что речь изобретена для того, чтобы сообщить нечто кому-то другому. Когда вы абсолютно одни, функция речи исчезает; человек становится безмолвным.

Так бывало иногда... например, Махавира двадцать лет жил в молчании. Естественно, прожив двадцать лет в полном безмолвии, он разучился говорить. Вернувшись с гор, он чувствовал себя как новорожденный ребенок, не знающий языка. О нем существует прекрасная притча: что с этого времени за всю свою жизнь он ни разу не говорил. Чтобы передать эту простую идею — то, что вы ищете, не снаружи; это внутри вас — ему пришлось изобрести совершенно новый метод.

Средство, которое он придумал... ведь он разучился говорить — он забыл те слова, те языки, которые знал когда-то. Двадцатилетнее безмолвие было так глубоко, что в нем стерлось все остальное — средством, которое он нашел, была телепатия. Его ближайшие ученики просто тихо сидели рядом с ним, и они говорили с людьми. Быть может, между ним и его ближайшими учениками проступало нечто невидимое; они не обменивались ни одним словом.

И чудо заключалось в том, что его ближайшие ученики могли слышать то, что не было сказано. Как решить, правильно ли они услышали? Это больше похоже на вибрации... от него исходил необычайный экстаз, тишина и мир. Они стали достаточно чувствительны, чтобы принимать эти вибрации и переводить их на язык слов. Единственным критерием правильности их понимания было то, что все они говорили людям одно и то же. Не было никаких споров, ссор, выяснений: "Ты услышал не то". Они просто повторяли то, что не мог сказать Махавира. Он пользовался их языком, их словами, чтобы передать свою тишину, чтобы сообщить свое одиночество.

В этом столетии одним из самых замечательных людей был Мехер Баба. Он молчал всю жизнь. Хотя он неоднократно объявлял, что заговорит в определенный день, когда этот день наступал, он откладывал.

Его

ближайший ученик, Ади Ирани, часто навещал меня. Все книги Мехер Бабы написаны Ади Ирани. Его имени нет на этих книгах; их автор — Мехер Баба.

Я спросил его:

— Почему вы вновь и вновь заявляете, что в этом году Мехер Баба заговорит? Это продолжается вот уже тридцать лет: люди собираются к определенной дате, а он не говорит.

Он сказал:

— Я не могу этого объяснить. Я сказал:

— Мой опыт говорит мне, что он разучился говорить.

Ади Ирани не знал о Махавире и о том, что с ним случилось после двадцати лет безмолвия. Может быть, он пытался заговорить, но у него ничего не получалось. Безмолвие так велико, а слова так ничтожно малы, что не могут вместить его. Истина так громадна, а язык так тривиален.

Я говорил Ади Ирани:

— Оставьте надежду, что он когда-нибудь заговорит. И он так и не заговорил; он умер в безмолвии. Но с Ади Ирани у него был телепатическое, бессловесное общение. Я спросил Ади Ирани:

— У вас никогда не бывает подозрения, что то, что вы говорите — не в точности то, что он имеет в виду?

— Ни на один миг, — ответил он. — Это приходит с такой силой; это приходит с такой внутренней определенностью, что даже если бы он сказал: "Это неправильно", я бы не послушал. Я не знаю, как это происходит, но когда я просто сижу рядом с ним, что-то становится настолько явным, так абсолютно конкретным, что в этом нет ни малейшего сомнения. Я знаю, что это исходит не от меня, потому что я совершенно не представляю, что я скажу. Если бы меня оставили одного, я не мог бы это сказать.

Несомненно, это исходит от него; и это приходит не в форме языка. Я не слышу слов, но чувствую, как меня окружает определенная энергия, присутствие, которое становится словами во мне. Эти слова мои, но они вызваны его присутствием. Весь смысл в нем, я — просто полая бамбуковая флейта. Он поет свои песни; единственная моя функция — не создавать препятствий. Просто позволить ему петь свою песню. Я для него абсолютно открытый сосуд.