Заре навстречу
Шрифт:
— А стулья почему вынесли?
— Слабые они. Спинки из жердочек: чуть ногой заденешь, раз — и нету, пренебрежительно заявил Тумба.
— Зачем же на стул обязательно ногами становиться?
Вещь хорошая, ее беречь надо. Потом, глядите, в стенах гвозди торчат. Некрасиво это.
— Мы их после повыдергаем.
— Гвозди-то от картин. Почему картины сняли? Не интересные, что ли?
— Там на одной лес очень здорово нарисован, совсем как правдышний.
— Ну вот, выходит, смотреть приятно, а вы — в сарай.
Рыжиков
— Ковры были?
— Были, — печально сказал Рогожин, — тяжелые, еле вытащили.
— А ведь ковер, пожалуй, лучше, чем просто голый пол.
— Если по новой жизни нас выпускать на улицу теперь будут, загваздаем их ногами.
— Можно скребок на крылечке прибить, а в прихожей тряпку положить, вот и будут ноги чистые.
— Это конечно, — вздохнул Рогожин.
— Потом печь в кухне разрушили. Вмазали котлы.
Я смотрел, хорошо, как настоящие печники! Но кастрюлю некуда теперь поставить — плиты-то нет!
— А зачем кастрюлю?
— А вдруг третье блюдо, скажем, кисель. В чем его сваришь?
— Кпсель тока на пасху и рождество — долго ждать! — уныло заметил Огузок.
— А если по воскресеньям варить, раз тут такие любители. Тогда как?
— Кисель! Это бы здорово!
— Шкафы все вынесли. Куда книги класть?
— А книг у нас нету.
— Нет, так будут.
— Тогда мы шкафы враз из сарая и принесем.
— Вот, ребята, видите, какая история получается, — проникновенно произнес Рыжиков. — Не подумалп вы сами, какая у вас новая жизнь должна быть. Собрались бы обсудить, что ли, сначала.
— А как?
— Ну, помечтали б, как жить хотите. Что ж, вы мечтать не умеете?
— У нас Сухов здорово мечтает. Как начнет сказки врать, только держись.
— А вы по правде помечтайте. Про то, что на самом деле может быть.
— Неловко. Зачем же нам нахальничать, и так все здорово!
— Нет, ребята, мечтать нам всем надо. Без этого далеко не уйдешь. Нужно всегда цель видеть. Мы вот, большевики, всегда мечтаем и не стыдимся этого. Только так мечтаем, чтобы потом это на самом деле для всего народа сбылось.
Провожали Рыжикова гурьбой. Просили:
— Вы к нам заходите, не стесняйтесь. Про кнпги не забудьте!
Пришел Капелюхин. Осмотрев котлы в кухне, нары в комнатах, он остался очень доволен и заявил громогласно:
— Все правильно!
— Нет, неправильно! — ядовито сказал Тумба. — Это только для старого режима правильно. А мы должны всё по-новому делать, а не так, как было.
— Это как же? — смутился Капелюхин.
— А вот так, чтобы красиво.
— Смотри, как быстро всё понимать стали! — опасливо произнес Капелюхин и вдруг радостно ухмыльнулся: — Согласен. Верно! Гляжу — как казарма. Я тут, помню, о ковры спотыкался. — И сердито спросил: — Куда подевали, тащи обратно! И еще чего-нибудь для полного удовольствия.
Увидев
— Распишись. Восемь саженей дров привез со склада.
Шесть мешков муки три нуля и два мешка картофельной. Товарищ Эсфирь сказала, чтобы кисель из нее варили.
Тима пришел в детский дом № 1, когда ребята выгружали дрова из саней. Увидев Тиму, Тумба крикнул:
— Становись в ряд, подхватывай! Видал, какие поленья — березовые!
Тима не заметил, чтобы его возвращение кого-ппбудь удивило. Стась только спросил:
— Чего так долго не приходил? Боялся, наверно, думал: у нас все по-старому? Нет, теперь у нас тут коммуна, — и, смутившись, поправился: Не совсем еще, но будет коммуна.
Сложив дрова в сарай, ребята сварили кашу и чинно расселись в столовой, и хотя здесь было, как и в приюте, — вместо столов настелены на козла доски, — зато ели они из тарелок, и не деревянными ложками, а мельхиоровыми, совсем похожими на серебряные.
Потом привезли книги. Ребята расставляли их по шкафам, а Стась переписывал названия в толстую тетрадь, которую подарил ему Капелюхии.
Совсем неожиданно в детском доме появился воспитатель Чижов. Моргая и потпрая руки, он вошел в комнату, где укладывали книги, и прикрикнул как ни в чем но бывало:
— Товарищи, непорядок! Каждую книгу необходимо предварительно обернуть в бумагу. С книгами нужно обращаться бережно!
Ребята угрюмо отошли от шкафа.
Капелюхип согласился:
— Правильно, книги оберегать надо! — Но по глазам ребят он понял, что тут что-то неладно, вежливо спросил Чижова: — А вы, пзвппите, кто будете?
— Старший воспитатель, — с достоинством отрекометь довался Чижов.
— Тэ-экс, — протянул Капелюхин, пристально разглядывая Чижова. Значит, старший? А позвольте узнать, когда вы старшим стали: до или после?
— Не понимаю вашего вопроса, — пожал плечами Чижов.
— А чего тут понимать, вопрос ясный: до революции или после, усмехнулся Капелюхин. — Теперь каждому человеку такая мера.
Чижов оглядел пасмурные, враждебные лица ребят, съежился и, опускаясь на стул со спинкой в виде лнры, спросил с отчаянием в голосе:
— Так вы меня выгнать хотите? — Не получив ответа, произнес: — Ну что ж, стало быть, не заслужил я лучшей участи. Будучи человеком бесхарактерным, я очень обижал вас, очень, хоть все это было глубочайшим образом и противно моим убеждениям.
Ссутулившись, он поплелся к выходу, тяжело шаркая подшитыми валенками.
Все молчали и не могли смотреть друг другу в глаза.
И никто не испытывал торжества, что так унижен был сейчас этот старший воспитатель, прозванный «Душескребом» за привычку долго мучить обидными словами провинившихся воспитанников.