Заре навстречу
Шрифт:
здесь, — заключил Гольц.
Обычно пленные очень внимательно слушали Капелю-, хина. Плечистый, коренастый, он говорил таким гулким басом, что казалось, голос его отдается эхом откуда-то из подмышек.
— Своя земля и в горести мила… Так вот, деньги и еду мы вам на дорогу обеспечим. Нам, товарищи, мировая революция во как нужна, а вы народ стреляный, своим поможете, а мы тут без вас как-нибудь перебьемся.
— Что ты говоришь? — возмущался Гольц. — Если русская революция пропадет, наша тоже пропадет.
— Это правильно, — соглашался Капелюхин.
— Надо
— То, что заграничный пролетариат будет за нашу революцию как за свою стоять, большая агитация для всех. Вот, мол, глядите, это и есть пролетарии всех стран — не на бумаге, а на деле. Но в мировом масштабе наш уезд значения не имеет, а мы при себе интернационал будем держать?! Без губернии такое решить не можем, — упорствовал Капелюхин.
— Бюрократия! — рассердился Гольц.
— Революционный порядок, — отрезал Капелюхпн.
— У пролетариата нет отечества…
— Ну нет, — перебил Капелюхин, — человек без родины — все равно что соловей без песни.
— У революции есть своя большая стратегия.
— Вот, вот, — радовался Капелюхин, — потому и дисциплина нужна строже армейской, а мы, уезд, за весь мир решать не имеем права.
— А ты, мальчик, как думаешь? — спросил Тиму Гольц.
Конечно, это очень лестно, когда с тобой советуются по поводу мировой революции. Но разве легко ответить?
И Тима, чтобы не осрамиться, напряженно припоминал папины слова. Помедлив, заявил:
— Нужно у Рыжикова спросить, он все знает, или, еще лучше, у Ленина. Скажите маме, она даже по телеграфу может спросить.
Гольц хлопнул Тиму по плечу, рассмеялся и сказал:
— Твой отец должен быть доволен, что у него такой сын. У меня тоже такой, даже два, — и печально добавил: — Но я их видел еще совсем маленькими, а теперь они, наверно, большие.
— Вот бы и повидал ребяток-то, — посоветовал Капелюхпн.
Черный вертлявый Мориц Нуссбаум любил гулять с Тимой по городу. Он заявил:
— Я буду писать дома книгу о России, мне нужно много наблюдать.
Но Тиме не очень нравились наблюдения Нуссбаума.
Шагая по доскам тротуара на главной улице, Нуссбаум говорил:
— Россия — бедная страна. Вашему городу триста лет. А у нас уже в средние века в провинциальных городах были водопровод, канализация, роскошные замки, дороги из камня, и не было таких ужасных помоек и сортиров, и людям, у которых нет домов, не позволяли жить в земле. Вы рано сделали революцию. У вас очень бедный капитализм. Очень плохо делать революцию, а потом доделывать за капитализм то, что он не успел сделать. Народ не будет доволен такой революцией. Народ всегда хочет много кушать, хорошо жить и меньше работать. А с вашей революцией надо еще больше работать. Я хочу, чтобы вы меня знакомили с бедными людьми, и хочу слышать от них правду.
Тима после слов Нуссбаума с тревожным беспокойством вглядывался в дома и улицы родного города. И никак не мог понять, что тут плохого.
Перед зданием городской думы почти целый квартал вымощен булыжником, конечно, под снегом сейчас его не видно. По что от него толку? Летом
Ваше лето короткое, как вспышка спички". Ну, уж это чистая брехня! Если б лето было у нас такое же длинное, как зима, то от жары вся тайга высохла бы. Кому нужно такое лето? А когда теплая одежда есть, разве холод человека возьмет? Да никогда! Вот Тима пошел с Костей я Кешкой в тайгу, и они маленько заблудились. Устали дорогу искать, выкопали лыжами яму в снегу, застлали дно еловыми ветками, легли в яму вместе с собакамгг, накрылись лыжами, чтобы вроде крыша была, прижались друг к другу и спали до самого утра. Даже очспь тепло было, потому что их снегом, как в норе, замело.
А дома? Что Нуссбаум, этажи считать не умеет? НА главной улице штук пятнадцать трехэтажных. И из них пять или семь каменных. Торговая баня тоже каменппя.
Мясные ряды на базаре из кирпича сложены. Церкви тоже здорово построены: три деревянные, две каменные.
Мужской монастырь весь каменный, и даже забор из кирпича сделан.
В ппчупшском доме ворота железные с двумя чугунными, врытыми в землю тумбами.
Пожарная каланча, высокая, как колокольня, — такую построить тоже уметь надо.
В городском саду вокруг пруда все скамейки крашеные.
Не знает Нуссбаум так;ке дома в резных наличниках, с высоким крыльцом и перилами на балясинах, похожих на кринки. Во дворе этого дома, гоьорят, люк сохранился.
Лет сто тому назад разбойники в этом доме жили. Заманивали купцов, а потом как подшибут бревно, подпирающее люк, так тройка копей вместе с возтчом и всеми в псм сидящими в яму проваливалась. Разбойники купцов убивали, а трупы их по подземному ходу относили к реке. Но хуже, чем у них в Европе, людей грабили. Только наши разбойники на эти деньги ничего не построили. Зарыли куда-то клад, а потом друг друга поубивали, и никто не знает, где клад лежит. А то тоже можно было бы на него каменных домов понастроить.
Папа говорил:
— Сибирь моложе, чем Америка. Она еще себя покажет, какие в ней богатства есть. А раньше ее нарочно не обстраивали, чтобы ссыльным людям похуже жилось.
Не знает всего этого Нуссбаум, потому так и говорит.
Сибирь за то, наверное, больше всего и ругают, что сюда насильно людей ссылали. Вот мама сказала, когда первый раз здесь на небо взглянула:
— Боже мой! Какое низкое небо!
А сейчас что говорит? Когда возвращались с площади Свободы, с митинга, на котором Рыжиков объявил, что теперь у нас Советская власть, мама взяла папу за руки, прижала их к себе, подняла голову и сказала: