Зарево над предгорьями
Шрифт:
Шурику Леонтьеву утром стало намного лучше. Когда Кошуба, бодрый, освеженный глубоким сном, зашел в «бокс», мальчик был в сознании.
— Ну что, орел? — спросил доктор.
Шурик с трудом ответил:
— Дышать тяжело.
— Ишь ты! — усмехнулся Кошуба. — Еще бы тебе легко дышалось! Главное, друг милый, спокойно лежи. А чтобы скучно не было, сестра что-нибудь рассказывать будет или почитает.
— Ладно, буду лежать… А куда этот поезд идет?
— На юг, друг милый. На юг поезд идет.
— В Геленджик? —
— Ну почему же обязательно в Геленджик? — рассмеялся Кошуба. — На Кубань, а там кто его знает. Может, и в Геленджик.
На лицо мальчика набежала тень, глаза наполнились слезами.
— А маму… маму бомбой… Насмерть… — Он снова впал в забытье.
— Камфору, — бросил Кошуба и открыто, не стесняясь Тони, вытер платком глаза.
Поезд шел на юг…
На Кубани буйно цвели сады. Пышная розовая пена абрикосового и яблоневого цвета затопила хутора и станицы, окутала города. Чуть приметный горьковатый запах был разлит в теплом воздухе.
Лечение Шурика было окончено.
Вместе с сержантом-сибиряком Харичевым, тоже выписавшимся из госпиталя, мальчик шагал по улице небольшого городка к вокзалу.
— Что за штуковина такая? — спросил Харичев. — Вьется вроде как хмель, а лист не похож.
— Это ж виноград!
— Эх, красота какая! — вздохнул сибиряк. — Отвоюемся, у себя такой заведем. Есть небось северный сорт. — Он замолчал, думая о чем-то своем, потом тихо проговорил: — Когда-то еще отвоюемся… Плоховато опять на фронте, снова лезет немец…
— Ничего, — сказал Шурик, — зимой под Москвой и под Ростовом фашистов здорово лупили. И в других местах разобьем!
— Сиди уж, вояка, — улыбнулся сержант. — Разобьем! Без тебя обойдемся. А ты, знай, езжай побыстрей домой.
Лицо мальчика погрустнело.
— Ты чего, малец? — спросил Харичев.
— Дома нет… Маму бомбой убило… Папа воюет, не знаю где.
— Вон как… А знаешь что, малец, поезжай-ка ты к нам в колхоз. Будешь у моего батька жить. У нас в Сибири хорошо! Поезжай.
— Спасибо, не знаю… Мне много куда ехать предлагали. Ребята из детдома приходили, к себе звали. И доктор, который меня в госпиталь привез, начальник санпоезда…
— Это какой? Седой, с орденом?
— Да. Он недавно со своим поездом приезжал, раненых привозил. Он говорит, в детских домах сейчас и так детей много. Надо, чтобы государству сами граждане помогали растить ребят — ну, вот таких, как я.
— А я что говорю? И я то же говорю. Поезжай ко мне в Сибирь.
— Так доктор меня к себе домой посылает. Это здесь недалеко, у него там дочка, уже большая, и сын Вовка.
— Недалеко, говоришь? — с сомнением спросил сержант. — Это плохо, фронт рядом. А если фашисты еще чуток продвинутся, тогда что?
— Тогда,
— А чего ж дочь его за тобой не приехала, раз это недалеко? Или сам бы тебя отвез.
— Дочь занята очень. А он как же отвезет, если через три часа санпоезд уходит? А что я, маленький, что ли? Сам доеду. Я даже не хотел, чтоб меня Тоня провожала.
— Какая это Тоня?
— Тоня Карелина. Сестра из нашего отделения.
— А, знаю, знаю! Беленькая такая, большеглазая, росточка маленького.
— Ага, — оживился мальчик. — Она мне операцию помогала делать. Доктор ей за это все свои инструменты для операции подарил. Она мне показывала. В красивом таком чемодане. Говорят, этот чемодан из кожи настоящего крокодила. А что, может быть! Поймали крокодила…
Крокодил мало интересовал сержанта, и он перебил:
— Видишь, какая боевая дивчина! А посмотришь — ничего особенного: малышка и малышка.
— Как ничего особенного? Да если хотите знать, доктор Александр Владимирович говорит, что у нее… ну этот, как его… талант медицинский.
По горячему тону Шурика сержант догадался, что мальчик очень привязан к этой маленькой белокурой сестре.
— Так я ж и говорю, боевая! — в устах Харичева это прозвучало высшей похвалой, и Шурик успокоился.
— Конечно, — подтвердил он. — Тоня меня здесь, в госпитале, выходила. День и ночь от меня не отходила. Она когда… Тс-с, вон идет…
Из дверей вокзала выходила Тоня.
Вместо темно-синей юбки и гимнастерки на ней было легкое крепдешиновое платье и короткий жакетик; пышные густые волосы, обычно забранные под тугую косынку, свободно рассыпались по плечам.
— Ой, какая ты сегодня красивая! — воскликнул Шурик.
Тоня покраснела.
— Здравия желаю, товарищ военфельдшер, — козырнул сержант.
— Здравствуйте, Харичев. Куда вы теперь?
— В Ростов.
— Значит, вам вместе с Шуриком. Идемте, я помогу вам взять билет в тот же вагон, куда взяла Шурику.
— А у вас что, знакомства на вокзале?
— Конечно, я ведь здешняя.
Тоня взяла документы сержанта и отправилась к военному коменданту вокзала. Через пять минут она возвратилась с билетом. Договорившись с Харичевым о встрече вечером, Тоня и Шурик ушли.
Они побывали на Кубани, пообедали у Тони дома и на вокзал пришли перед самым отходом поезда. Харичев ждал их около вагона.
Звонок, у Шурика похолодело внутри. Тоня, не стесняясь окружающих, непрерывно вытирала глаза, и он чувствовал, что сам сейчас расплачется.
Положение спас паровозный гудок. Топя наскоро поцеловала Шурика и толкнула его к подножке вагона.
— Пиши, братик! — крикнула она.
Шурик долго смотрел на удаляющуюся маленькую фигурку. Предательские слезы все-таки вырвались наружу.