Зарубежный детектив
Шрифт:
— Сюда, — объяснила Гортензия, — он записывал фамилии больных, которых собирался посетить.
Плиний открыл календарь: он начинался с шестнадцатого октября. На листке были записаны фамилии. Рядом с некоторыми из них были указаны адреса.
— Дон Антонио отрывал листок после посещения больных?
— Да, он отрывал его и прятал в карман, но не после, а перед тем, как идти к ним.
— Много к нему приходило больных?
— Немного, но каждый день.
— А в какое время он ходил по домам?
— Когда как. Но обычно после шести или чуть позже. Потом
— У дона Антонио есть родные?
— Только незамужняя сестра. Она живет в провинции Памплона. Мы вчера звонили ей, я вам уже говорил, Мануэль, — напомнил привратник Блас.
— И что же она вам ответила?
— Она была не слишком разговорчива, но, когда я объяснил ей, в чем дело, и сказал, что вынужден буду пойти в жандармерию, она не стала возражать.
— Ее удивило исчезновение брата?
— Да, пожалуй, — ответила Гортензия, — но, по-моему, она уверена, что с ним не могло произойти ничего дурного.
Блас кивком подтвердил слова Гортензии, а Плиний сделал вид, что до него не дошел смысл последних слов, сказанных домработницей.
— Где его спальня?
Вопрос Мануэля застал Гортензию в ту минуту, когда она зевала, широко разинув рот. И Плиний заметил, что в ее глазах уже нет прежнего испуга.
— Спальня, сеньор? Вот здесь.
И она повела их по коридору в своем сереньком халатике и в туфлях на низких каблуках. На стенах в коридоре висели гравюры в рамках, пол был устлан ковровой дорожкой. Почти всю спальню занимала ультрасовременная двуспальная кровать. У кровати стоял журнальный столик с несколькими книгами по медицине, в стенном платяном шкафу был полный порядок. В углу имелась полочка для обуви. Вот и вся мебель. За спальней следовала очень опрятная ванная комната, а за нею — та самая небольшая гостиная в английском стиле: с ломберным столиком, книжными полками и софой, на которой спала Гортензия, когда они пришли.
— Ну что ж, давайте присядем и поговорим... А куда подевался Браулио?
— Какое-нибудь очередное чудачество, — задумчиво проговорил привратник.
— Скажи, Гортензия, чем занимался дон Антонио в свободное от работы время?
Свет от торшера падал на ее грудь и сложенные на животе руки, оставляя в тени лицо. Покой, царивший вокруг, клонил всех ко сну. Только Плиний казался несколько бодрее остальных. Привратник громко зевнул.
— Дело в том, Мануэль, — ответила комиссару Гортензия, — что я приходила сюда в девять утра, когда дон Антонио уже был на ногах, хотя довольно долгое время слонялся по квартире в халате как неприкаянный. И явно не держал во рту и маковой росинки.
— Почему ты так думаешь?
— Потому что я слышала, как у него урчит в животе.
Плиний и дон Лотарио переглянулись, слегка улыбаясь.
— А дальше?
— В десять утра, уже при полном параде, он садился завтракать. Говорил мне, что приготовить на обед, давал деньги и уезжал на машине в клинику социального обеспечения.
— А вызовы на дом записывала ты?
— В
— Ты замужем?
— Упаси бог! Что вы!
— Все вы, женщины, твердите одно и то же.
— Что нам еще остается, раз пошли такие мужчины.
— Ну а дальше?
— Что дальше?
— К больным он ездил на своей машине или ходил пешком?
— Когда как. Если вызовов было много и больные жили далеко друг от друга, тогда на машине. Но вообще-то он предпочитал ходить пешком и никогда не уставал.
— Как же он успевал прочесть столько книг?
— Воскресные дни он любил проводить дома и редко куда-нибудь уходил.
— А когда ты видела его в последний раз?
— Я уже говорила Бласу. В среду, в седьмом часу, он отправился с визитами к больным, мы распрощались с ним у дома, и с тех пор... На следующее утро я, как обычно, пришла сюда, но кровать его стояла неразобранной.
— Что же, по-твоему, с ним могло случиться?
— Понятия не имею.
— Ты ведь единственная в нашем городе, кто хорошо знал его.
— Да, конечно. Но сами понимаете, он не делился со мной, а я ни о чем его не расспрашивала, кроме того, что касалось хозяйства. Он самый обыкновенный человек. И знаете, Плиний... ой простите, я хотела сказать Мануэль!.. Его самым большим другом был нотариус.
— Но хоть какое-то предположение у тебя есть?
— Есть одно, но оно покажется вам смешным.
— Какое же?
— Просто ему все осточертело, и он удрал.
— Удрал? Пешком?
— Может, пешком, а может, уехал куда-нибудь на рейсовом автобусе. Я так подумала, потому что он часто повторял: «Эта холостяцкая жизнь стоит у меня поперек горла».
— Так, может быть, у него была какая-нибудь сердечная привязанность?
— Вряд ли. Многие думают, что между нами что-то есть, но они ошибаются. Дон Антонио ни разу не оскорбил меня ни словом, ни жестом. Да, честно говоря, я хоть и не замужем, но он тоже не привлекает меня как мужчина. Доктор всегда хорошо относился ко мне, ничего не могу сказать о нем дурного, но слишком уж он пресный.
При этом она игриво, со значением посмотрела на Мануэля, давая ему понять, что в ее вкусе такие мужчины, как он.
— Куда же все-таки запропастился Браулио?.. — спросил вдруг привратник.
— Черт подери! Верно... — удивился дон Лотарио. — Пойду взгляну.
— Вот был бы номер, если бы он тоже исчез! — засмеялась Гортензия.
— Идите сюда скорее! — позвал их доя Лотарио, появляясь в дверях. — Вы только посмотрите на этого типа!
На кровати доктора, широко раскинувшись и надвинув на глаза берет, крепко спал Браулио, храпя на все лады.