Зарубки Бабы-Яги
Шрифт:
– Камеру дашь? – спросила я.
– Тема какая?
Славик пересел за Элькин стол и открыл график. Я назвала тему, он – дату съемки.
– Какую камеру хочешь? – прозвучал привычный вопрос, благо, был выбор.
– Как всегда, – и скорчила «милаху».
– А другую для разнообразия, не? – усмехнувшись, все же спросил Славик.
– Слав, вот весна придет и до разнообразия дело дойдет, а зимой надежнее с проверенными.
Я подмигнула, Славик засмеялся.
– Понял.
– Не сомневаюсь.
Он быстро напечатал рядом с моей фамилией
Прошла мимо зеркала у центрального гардероба. Вернулась. Остановилась. Мешки под глазами от недосыпа, волосы шампуня просят. Чертова работа: либо некогда, либо сил уже нет.
Может, пора бы навсегда из этого ада?
Кличут нас журналюгами… И что?
По-моему, очень даже метко. Какая работа, такое и прозвище. Глупо обижаться. Поездишь несколько лет по учреждениям да кантором, пообщаешься с разным людом, и характер закаляется, будь здоров, заматереешь, мало не покажется. Внешне-то, если не захочешь, так и не заметно будет – паинька да и только, а внутри – волчара. С годами, правда, все сложнее становится прятать тяжелый и цепкий взгляд…
А прятать надо. И особенно на работе. Ну, согласитесь, зачем сразу все карты на стол, кто ж так играет. Порой полезнее дурочкой прикинуться, глазки с поволокой подать, улыбочку отвлекающую нацепить, но бдительность не терять и при необходимости всех на место быстренько поставить, если работе мешают или саботируют.
Тем утром мне было тоскливо, вокруг непроглядная серость, работать не хотелось, а надо. Приехали к одному дядечке, пожарных дел мастеру. Тема заурядная – техника безопасности при работе с электроприборами и все такое. И как назло, спикер попался из тех, которых снимают часто, востребованные то бишь, а посему мнят они себя профи в телепроизводстве.
Заметно это с порога: у них в кабинете, где обычно висит портрет президента или известного философа, красуется собственная физиономия. Вот и у этого собственный портрет со стены взирал строго. Смекнула, вздохнула, собирая терпение в кулак. Субъекты эти порядком раздражают, потому как всегда с претензией, мол, я не я, а вы точно никто.
Оператор Ромик, пофигист и молчун, начал выставлять план на интервью. Дядя заявил, что сидеть будет только в своем большом кресле, переделанным из спецсидения гоночных болидов. Попытались переубедить: кресло слишком высокое, потому в кадре подголовник будет торчать огромными «ушами». Дядя не проникся, настоял на своем. Махнули рукой.
Дальше больше. За креслом во всю стену висит рекламный плакат его фирмы. И дядя ставит условие – плакат должен быть в кадре.
– Нам нельзя не проплаченную рекламу в кадр, – взвыл оператор.
– Другие же снимали! И в эфире было, сам видел, – нагло соврал дядя. Выпендривается, сука. Ладно, посмотрим, что дальше.
Оператор растерянно посмотрел на меня.
– А у нас не пройдет, – спокойно ответила я,
– Ну, тогда интервью не будет! – встал в позу дядя.
Вот индюк самоуверенный. Ты кому тут условие ставишь! С подчиненными права качай. А сейчас здесь моя съемочная площадка, и делать будешь то, что я скажу. Разозлилась.
Но ему еще милее улыбнулась, молча кивнула оператору, мол, выставляйся, а там решим, и навострила уши. Внимала каждому слову, как волк за добычей следила. Дядя решил, что задавил меня своим мужским эго, и продолжал напыщенно.
– И не вздумайте меня обмануть. Я все знаю. Перед началом съемки кадр мне на согласование покажите. Я посмотрю. А то скажите, что баннер в кадре, а сами его обрежете.
– Что тут обрезать, его снять со стены надо, мы не можем на баннер снимать, – горячился Ромик. – Даже если я крупно возьму, все равно реклама читается.
– Не надо крупно! Баннер должен быть целиком! – давил металлом в голосе дядя.
У Ромки в глазах засветилось отчаяние. Он метнул на меня умоляющий взгляд. Решение-то за мной. Дядя уловил, что оператор ждет моей команды, но демонстративно в мою сторону не смотрел, обращался только к оператору, опрометчиво считая его главным. Я задумчиво прищурилась: неужто женоненавистник попался. Хм… Интересненнько…
И тут дядя, видать, расслабился победно и сплоховал:
– Ну, вы, коллега, можете между собой посовещаться по поводу композиции кадра. Но снимать начнем, когда я одобрю.
Вот оно!
Повод оскалиться! Не спорить, не ругаться, не доказывать свою правоту, не кричать, даже голоса не повысить. Достаточно внимательно слушать и в нужный момент ухватить зубами и разорвать в клочья. Ибо мы – журналюги, профессионалы, и никому не позволено в этом сомневаться! Мы же не учим других работать! Вот и нас учить не стоит.
Коллега? Какие мы тебе коллеги, дядя, если ты – пожарных дел мастер?
Улыбнулась и тихо так спрашиваю, глядя прямо на него:
– А вы телеоператор?
Дядя на секунду растерялся, поначалу даже не понял, кто спросил. Повернулся в мою сторону. Мне того и надо. Впилась в него взглядом насмешливым.
– Не понял? – переспросил он.
Я еще шире оскалилась, прищурилась игриво, взглядом цепко держу. В гляделки меня еще с детства не переиграть! И елейно так ему:
– Ну, вы же сейчас моего оператора коллегой назвали. Вы что, тоже телеоператор?
Пауза. Шах и мат! Взглядами сцепились не на шутку. Секунда, две, три, пять…
Инженер с оператором затихли, боялись шевельнуться.
Дядя первым взгляд отвел. Не дурак, смекнул, что ловко его подловили и на место поставили. Гнев подавил. Не сразу, конечно, с трудом, но поражение принял, понял, кто на съемочной площадке главный, больше не капризничал, в работу нашу не вмешивался, на вопросы отвечал споро и с уважением, даже угодить старался. Признал, что в каждом деле свой хищник, и вслух сомневаться в этом следует поосторожнее.