Зарубки на сердце
Шрифт:
– Угощайтесь чем Бог послал, – позвала нас к столу тетя Дуня.
Что за чудо были щи из квашеной капусты со свининой! Да с настоящим ржаным хлебом! Потом была жареная картошка с кусками свинины. Потом – молоко. Цельное, настоящее! Мы с мамой, потеряв всякий стыд, наелись, как говорится, от пуза. Я широко улыбался от сытого счастья, мама прослезилась от благодарности, когда стали прощаться:
– Дядя Шура, тетя Дуня! Век буду помнить, какой праздник вы нам устроили!
– Чего там! Чай не чужие. Приходите еще, – говорил дядя Шура.
А тетя Дуня подала маме
– Это дочку свою угостишь.
Тоня прыгала от радости: в узелке были три вареных яйца, бутылка молока, большой кусок хлеба. А в бумажном пакетике – жареная картошка и кусок свинины. Мама разделила все на три части, чтобы Тоне на целый день хватило такого счастья.
Только мы с мамой счастливы были недолго. Через пару часов разболелись у нас животы. Начались острые колики, тошнота, рвота и бурное извержение непереваренной пищи. Самое обидное было, что впустую пропало столько добра! Не хотели, не могли наши изголодавшиеся желудки переварить нормальную пищу. Только на третий день стало немного легче, и мы смогли снова питаться тертым мхом, разведенным в горячей воде. А через недельку и кору смогли есть.
ЗАБАВЫ СТАРОСТЫ
Глухая морозная ночь. Свистит, гуляет поземка. В такую погоду ни одна собака из будки носа не высунет. Впрочем, всех собак деревенских немцы постреляли еще в прошлом году, чтобы не поднимали голос, не лаяли на новых господ. Только сильно пьяному старосте Коле Карпину да другу его, господину фельдфебелю, не спится. Страсть как хочется покуражиться, поиздеваться над спящими жителями. Он же теперь новая власть, ему все дозволено. И винтовочка есть у него, приклад которой он любовно поглаживает. И две обоймы патронов оттягивают карман. И пьяный фельдфебель с автоматом для поддержания власти. Знайте, людишки, как гуляет староста, как он бесстрашно ловит партизан в спящих домах! Вот с края деревни, с дома Васильевых, он и начнет…
В наружную дверь громко застучали. Мама проснулась, подумала: «Кого там черт принес в глухую полночь?» Встала, зажгла лучину в таганке. Другую горящую лучину держала в руках.
– Кто там? – спросила мама через закрытую дверь.
– Свои! Открывай! – узнала она голос старосты.
– Сейчас-сейчас, Коля! Сейчас откину крючок.
Вместе с морозным воздухом в сени ввалились Коля Карпин и немец. От обоих несло винным перегаром. Лучинка в маминых руках погасла.
– Ты кому дверь открыла?! Партизан ждешь?! На слово «свои» отзываешься?! – закричал на маму староста, тыча ей в лицо зажженным фонариком.
– Так, Коля, я узнала твой голос, потому и открыла, – отвечала мама.
– Не ври, стерва! – орал староста, заталкивая маму в избу. – Становись к стенке!
В сенях загремело. Это немец, оставленный в темноте, опрокинул ведро с водой, облил свою ногу.
– Я сказал, к стенке!!! – вскинул Коля винтовку на маму.
Тоня громко заревела, бросилась к маме, обхватила ее ноги своими руками. Я тоже встал рядом с мамой. Она, неодетая, в ночной рубашке, вся тряслась от озноба и страха. И меня всего колотило. Ведь по пьяни староста может и застрелить.
– Цыц, сопляки!
– Да тебя я Колей зову! Тебя, дурака! А муж мой в Ленинграде остался!
С печки проворно слезла бабушка Маша.
– Уймись, бесово семя! – накинулась она на старосту. – Перепугал детей до смерти!
– Брысь, карга старая! – вскинул он винтовку на бабушку. – Где твои Федька да Дунька? К партизанам ушли?
– Вот чумовой! В Заполье они, у тетки Груни. Пошли дров напилить-наколоть да крыльцо гнилое подправить, – пояснила бабушка. – Да и какие сейчас партизаны? Лучше меня знаешь, что пусто в лесу. Извели каратели всех партизан. На вот лучше, выпей воды, – протянула она кружку старосте.
Он отпил пару глотков и вдруг тихо, заговорщицким тоном спросил:
– А бражки у тебя не найдется? Опохмелиться бы…
– Это ты, боров жирный, о бражке мечтаешь. А мы думаем, как бы с голоду не подохнуть. Хочешь попробовать лепешки из коры осиновой да похлебку из сушеного мха? То-то же!
Немец тихо сидел на лавке, автомат лежал в стороне. От мокрой ноги натекла лужа. Он пригрелся, заснул, склонив голову. И вдруг рухнул на пол, прямо в лужу носом. Вскочил, вытаращив глаза, не понимая, где он и что с ним. Староста бросился к нему, отряхнул от пыли и влаги, повесил автомат ему на шею. Дал выпить воды. Мы даже не улыбнулись, так были напуганы.
– Запомните эту ночь, партизанское отродье! – грозно заявил староста вместо прощания. – В другой раз не буду цацкаться – враз передушу, перестреляю всех!
После ухода пьяных гостей мы еще долго не могли успокоиться. Мама укуталась в теплый платок, согрелась. Разговаривать ни о чем не хотелось. Бабушка зажгла лампадку, встала на колени и стала молиться. Мама и мы с Тоней тоже встали на колени, усердно благодарили Господа, что отвел от нас беду. Потом из остывшего чайника попили чаю без заварки с лепешками и пошли досыпать.
Днем к нам пришла баба Лена. Рассказала, что вся деревня взбудоражена – все обсуждают ночные похождения старосты. Больше десяти домов он посетил – и в каждом устроил переполох.
ГНИЛАЯ КАРТОШКА
В середине марта появились редкие оттепели. Дни стали светлее, длиннее. Но есть почему-то хотелось еще сильнее. Мох и кора не давали ощущения сытости. Голод сидел внутри, как червяк, поедающий тело. Тупела голова, гасли всякие желания. К нам пришла Оля, так я даже ей не обрадовался. Встретил ее настороженно.
А Тоня сразу к ней на руки бросилась, защебетала:
– Олечка, Олечка, я картинку нарисовала, сейчас покажу тебе.
– Где же мама твоя? – спросила Оля.
– Она за дровами пошла, скоро придет, – ворковала Тоня, отправляясь за своим рисунком.
– А ты, племянничек, что угрюмый такой?
– Есть хочу, – сердито ответил я.
– Сочувствую. У меня тоже постоянно сосет под ложечкой. Поэтому и пришла. Думаю позвать твою маму в село Каложицы.
– Как?! Опять в поход?! Мало вы натерпелись?