Заря Айваза. Путь к осознанности

Славинский Живорад

— Шарлотта, возьми микрофон, — обратился он к женщине, поднявшей руку. Это была сорокалетняя женщина с толстым слоем косметики на тощем лице, во внешности которой чувствовалась некая раздражительность. Она несколько раз быстро моргнула и сказала:

— Всю свою жизнь мне говорили, что люди должны контролировать свои негативные эмоции. Разве это не означает, что мы должны встретиться с ними лицом к лицу и изменить их?

— Да, это означает именно это. И ты знаешь, Шарлотта, что это ни черта не помогает. Люди сопротивлялись столетиями, пытаясь контролировать их, но успеха

это так и не принесло. Слушайте, люди! Это парадокс, который к тому же еще и неприятен. Попытка что-либо изменить в большинстве случаев приводит к неисчезаемости. Если вы испытываете гнев и пытаетесь его подавить, то он продолжит существовать. Либо в той форме, в которой он был, либо в обновленной. Если вы напряжены и пытаетесь расслабиться, вы все равно будете напряжены. Если у вас болит голова, и вы попытаетесь этому сопротивляться, то голова от этого не перестанет болеть. Это понятно?

— Это всего лишь ваше убеждение, — произнесла женщина, наклонившись вперед. Монолог Акермана позволил ей успокоиться. Ее раздражительность исчезла, она стала уверенной и была готова бороться за свою точку зрения.

— Это не мое убеждение, это мой прямой опыт! Если вы будете работать так, как этого требует тренинг, то он появится и у вас.

— Как это отличается от убеждения?

— Как день и ночь.

— Но я не понимаю, как что-то может перестать существовать.

— Это же ясно, как дважды два четыре: воспроизведение переживания заставляет его исчезнуть.

— Ну, а теперь что это означает? Если я несчастлива, то мне нужно побыть несчастливой еще раз, после чего я стану счастливой?

— Ты, тупая женщина, воспроизвести переживание — значит вступить с ним в полный контакт, полностью ощутить его, выстроить его элементы один за другим. И когда ты окончательно воссоздашь его, оно исчезнет.

— Я поверю в это, когда увижу все собственными глазами.

— Да ничему не верь. Сколько раз тебе, тупой, нужно это повторять? Переживи это!

— Хорошо. Я зла на тебя. Как мне прикажешь это воспроизвести?

— Гнев ко мне? Очень хорошо. — Акерман неспешно спустился с края подиума и встал перед Шарлоттой. — И ты хочешь избавиться от него?

— Ну да, конечно, я это и сказала. Сколько раз мне нужно это повторять?

— Очень хорошо, Шарлотта, ты быстро схватываешь. А теперь давай посмотрим, как ты сможешь воспроизвести свой гнев. Закрой глаза и сконцентрируйся — что ты ощущаешь в своем теле?

— Я чувствую напряжение в животе, дрожь в руках, а также ощущаю ваше тщеславие.

— Хорошо. У нас есть два переживания и одно убеждение. Убеждение по поводу моего тщеславия мы оставим тебе, но теперь я хочу, чтобы ты взглянула на оба этих ощущения. В какой части руки ощущается дрожь?

— В пальцах.

— Почувствуй дрожь как можно сильнее. Сделала? Очень хорошо. А теперь скажи мне, где именно ты ощущаешь напряжение в животе?

— Где-то здесь, — ответила Шарлотта, показав на живот указательным пальцем.

— Сколь глубоко это напряжение в животе?

— Ну… где-то около восьми сантиметров.

— Как ты ощущаешь это напряжение?

— Похоже

на сдавливание выше пупка.

— Отлично. И насколько велико это сдавливание?

— С кулак… даже больше, чем мой кулак.

— И как глубоко оно уходит в живот?

— Точно не знаю… может, на пять сантиметров, может, чуть больше.

— Очень хорошо. Какая форма у этого давления?

— Круглая, как у мяча.

— Превосходно. Какого цвета это давление?

— Цвета? Что значит — цвета?

— То и значит. Какого цвета?

Шарлотта замолчала на целую минуту. В зале можно было услышать лишь тихий звук работающего кондиционера. Кто-то прокашлялся, и Шарлотта заговорила:

— Темно-красный цвет.

— Очень хорошо, давление темно-красного цвета. Какого оно размера?

— Как мячик для гольфа.

— Какого цвета?

— Как красный цвет лица.

— И как глубоко оно уходит в живот?

— Оно сейчас как раз под кожей.

— Скажи мне сейчас, какого размера давление?

Шарлотта опять замолчала. Она сморщила лоб, как будто пыталась разглядеть какой-то неясный образ вдали.

— Давай, Шарлотта, мы не можем бесконечно ждать. Мы арендовали зал всего на пару дней. Какого размера это давление в животе?

— Я его не чувствую… вообще-то, оно пропало.

— Понимаю, — сказал Акерман, встав вплотную к Шарлотте. — Ты еще злишься на меня?

От облегчения Шарлотта засмеялась.

— Нет, ничего такого нет. Наоборот…

— Ты постепенно воспроизводила свое чувство гнева, и в итоге оно исчезло, не так ли?

— Ну, да.

— Спасибо, Шарлотта, — произнес Акерман в адвокатской манере, словно успешно провел перекрестный допрос свидетеля и выиграл дело. — Ты прекрасно взаимодействовала, я ценю это.

По залу пронеслись аплодисменты. Техника и вправду сработала, она, несомненно, была самой быстрой и эффективной среди тех, с которыми я прежде сталкивался. Процесс занял не больше пяти минут.

— У некоторых из вас болит голова, так? — поинтересовался у нас Акерман, возвращаясь на середину сцены. — Я не говорю сейчас о мигрени, от которой вы часто страдаете и которая развивалась у вас годами. С ними можно поработать посредством наших процессов, однако к ним нужен особый подход. Я думал о той головной боли, что началась у меня здесь, пару часов назад, и мешала мне пристально следить за развитием тренинга. Есть желающие? Джед, поднимайся на сцену.

Джедом оказался лысый толстый пятидесятилетний человек с красным лицом и большими баками такого же цвета. На нем были светлая разноцветная рубашка, на которой красовались пальмы, на ногах — ковбойские сапоги на высоких каблуках и джинсы, над которыми свисал большой живот.

— Сколько у вас уже болит голова?

— Где-то с час.

— Ты хочешь ощущать головную боль перед всей этой группой и отпустить ее, если она начнет уходить, или оставить ее, если она не уйдет?

— Да.

— Хорошо, Джед, закрой глаза и опиши свою головную боль. Нам не нужны твои убеждения, точки зрения, о чем ты там думаешь, и прочая херня нас не интересует. Опиши свое ощущение головной боли.