Зарытый в глушь немых годин: Стихотворения 1917-1922 гг.

Штих Михаил Львович

Бессмертники в гранёном графине… Знаете, это было тогда, Когда жили на свете князья и графини – Давние, давние года. В воскресенье вербное, спозаранок, Ещё не остывший от детских снов, Я раскладывал цветных шерстяных обезьянок По уютному одеялу из лоскутов. И всё было празднично, просто, светло так – В весеннем небе серебряный серп, Дребезжанье новорождённых пролёток И пушистые котики пасхальных верб. Только взрослые почему-то не радовались веселью: «Пусть путь их будет светлее, чем наш». А за окном весна исходила капелью И стучалась к нам, в третий этаж. Вырос. Теперь Если

смеюсь – не верьте, Теперь я узнал, и узнал навсегда, Что даже бессмертники не уйдут от смерти, Что все ушедшие не вернутся никогда. 1919

«Душа не знает сама…»

Душа не знает сама, Как петь, от пепла себя не очистив… Да разве мы знаем – поэты – о чем запоем? На бумаге тень от пальмовых листьев, Что расцветила чужая зима На холодном окошке моем. И по застывшей комнате вновь Слоняюсь – из угла в угол. Как бьется в висках кровь! Как пусто и гулко от стука шагов! – Доноси мне, ветер, – будь другом – Приветы родных снегов! 1919, Судак

«Здесь даль – чужая и немилая…»

Здесь даль – чужая и немилая, – Вот отчего так мало сил. И в эти сумерки унылые Меня никто не навестил. Ну что же? Я – с годами давними. Грядущих лет чуть слышен гул… Закрою снова окна ставнями, Чтобы закат не заглянул. 1919, Судак

К АБИГАИЛИ ДАР

1. «Я над закатами, на воле…»

Я над закатами, на воле – В безмолвьи снеговых вершин… Я всё простил тебе – все боли И то, что я теперь один. Да, ты ушла. Меж нами – знаю – Так много лет, так много миль, Но мне по-прежнему мерцают Твои глаза, Абигаиль. Я с каждым днем к тебе всё ближе, Твой облик с каждым днем ясней… Май вечера на горы нижет, – Смерть отцветающей весне! Лишь осень затуманит реки И горы дымкой голубой, – Последний сон смежит мне веки Соединением с тобой.

2. «Я знаю – не из премудрости книжной…»

Я знаю – не из премудрости книжной – Что в жизни – одни печаль и утраты… Это вьюги, вьюги над моей хижиной Воют, взрывая горные скаты. Прорыдает ветер – и снова верю, – Всей любовью, тоской, всеми болями сердца – Это ты стоишь и плачешь за дверью: «Я пришла, я озябла. Впусти обогреться! – Сюда! Любимая! На грудь мою, – ближе! – Все двери убогой хижины настежь. – Никого. – Проклятая вьюга, пусти же! – Это ты ее от глаз моих застишь. Сплетаясь в один клубок с ночами, Ревут лавины – снежные реки… Господи Боже! Смилуйся над нами – Надо мной – живущим и ушедшей навеки. 1919, Москва – Судак

КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Ты спишь и видишь быль и небыль. Твой сон спокоен и глубок… Над переулком месяц в небе Как опрокинутый челнок. Смежённых век чудесной силой В каких ты кинута морях? Ведёт ли вновь тебя твой милый С горячим золотом в кудрях? Мне кто-то за тебя ответил: «Угадан сон». – Не ты ль сама? О, нет, ты спишь и сон твой светел. Уходит месяц за дома. Рассвет придёт ещё не скоро, И вьюга – ласковой рукой В глухой покров оденет город, Оберегая твой покой. 1919, Судак

«Лишь Тот, Кто царь в парче и в рубище…»

Т.

С-ой

Лишь Тот, Кто царь в парче и в рубище, – Он только знает, сколько мук В изломе губ так жарко любящих И девичьих усталых губ. – Опять пусты твои объятия, – Взгляни ж, как дали тешат взор. – Там врезаны венцом Ваятеля В закат зубцы далеких гор. – Ах, что там может быть отыскано, И может ли закат быть люб. – Ведь сердце жаждет сердца близкого И губы жаждут милых губ. 1919, Судак

ЛОЭНГРИН

Эльза, ты не спросишь, Эльза, ты сомненья бросишь. Миг один. – Как ты близко, – так близко был, Так близко, что целовать мне глаза мог. Миг один. – И вот ты уже уплыл В свой далекий, заколдованный замок. Было – как сладко, так сладко нам. Ах, всё это было во сне ведь! Как скоро опять по холодным волнам Приплыл очарованный лебедь. Вернись же, прости! О, вернись назад! Не спрошу, не вспомню отныне… О, ты теперь уже в море, у врат Твоей одинокой святыни… Миг один. – Как ты близко, – так близко был, Так близко, что целовать мне глаза мог. Миг один. – И ты навсегда уплыл В свой далекий, заколдованный замок. 1919, Судак

«Мы с вами, леса и просторы, одно…»

Мы с вами, леса и просторы, одно – Мы белым пожаром палимы. В мое заметенное снегом окно Глядят все прошлые зимы. И плачет и рвет за порогом метель И будит забытые боли. О, сколько их – пасмурных, зимних недель Уплыло за вьюжное поле. Ах, послушайте! Всё это было. Всё это ушло – Год, минута ли, час ли. Тоска о любви, Огонь в крови Давно уже погасли. Только бродят глухие думы – Огоньки в потухшей золе. Далекий, холодный закат заалел… Слетевший с неба, с дальнего леса ль, Отомкнувший мне настежь сердце – не мучь! Ты как неопытный неумелый слесарь, Открывший замок и сломавший ключ. Поздно. Врываются образы прошлого… ……………………………………………… …Твой, любимая, легкий стан… Храп коней и морозный покой. Даже вьюга молчит — Лень ей. Только торопится серенький зайка, Спасаясь от неведомой беды – Твое удивление На причудливые следы: «Что за хитрая мозаика?» Рождество. Рождество. Рождество. Забыть бы. Не надо никого – Любимая, враг ли, друг ли, Только так вот сидеть и смотреть На догорающие в камине угли. И когда душа догорит дотла, Забудет – небо ли, высь ли, – Выйти на белый снежный атлас – Остудить последние мысли. 1919

«Нет, ни в какие сделки с ветром…»

С.

Нет, ни в какие сделки с ветром. – Он думает – он один тоскует и сердится… Если милая в другой части света – Разве она дальше от сердца? Вечер стоит над душой – соглядатай боли, Смотрит – прольешь ли и сколько именно слез ты… Может быть, и она лежит в потемневшем поле И смотрит на далекие звезды. И когда над лесом взойдет Большая Медведица, Опрокинется над землею туманной и синей, – Мне станет легче и будет вериться, Что это над нолями безлюдными светится Незабываемое, дорогое имя. 1919