«Защита 240» (с илл.)
Шрифт:
Количество недоуменных вопросов возрастало.
Вечером стало известно, что на работе поисковых приборов отражается и присутствие Никитина дома.
В одиннадцатом часу вечера капитану доложили, что Никитин ходил к карьеру. Он вышел на улицу не через калитку, а пробрался огородами. В темноте, осторожно переступая через канавы, перелезая через плетни, он прошел на выгон. Все время оглядываясь, проверяя, не следят ли за ним, подошел к карьеру. Сначала у помощников Боброва, наблюдавших за Никитиным, сложилось впечатление, что он решил кратчайшим путем добраться до железнодорожной станции.
Здесь когда-то проходила узкоколейка. По временной линии узкоколейной дороги день и ночь сновали вагонетки,
Что понадобилось здесь Никитину?
Он прошел по узкоколейке и на середине почти совсем засыпанного карьера свернул в сторону. Никитин долго бродил по заросшему бурьяном участку, петляя, появляясь из-за темной высокой травы то в одном, то в другом месте.
Возвращался он также напрямик, брел, не разбирая дороги.
Весь день Никитин не мог успокоиться, вспоминая утренний разговор с Женей. Еще минута — он сказал бы ей, и тогда… Если бы не срочный вызов к Зорину, он назвал бы его имя. Но зачем это? Ведь никто не может узнать!..
Никитин нервно ходил по комнате, останавливался у закрытых ставнями окон и прислушивался. Тревожил каждый шорох. Зачем начал этот разговор с Женей? Нет, нет. Ей надо сказать. Только она, любящая, чуткая, нежная, может… Она искала его все утро, беспокоилась… а может быть, и она… Сегодняшний вызов к академику. Отнести записку Резниченко. Почему понадобилось Зорину именно его послать по такому пустяковому поводу? Что хотят от него? Следят! Вот и в карьере… А может, и не следили, тоже показалось?.. Хорошо, что там все в порядке, все на месте. В течение многих лет, прошедших со дня той встречи, рельсы узкоколейки много раз переносили все дальше и дальше, и теперь вагонетки ссыпают породу уже далеко, а там… Бурьян, тишина. Ничего не разрыто и… и все же следили, наверное. Зачем пошел, зачем понадобилось идти туда? Ведь и это не принесло успокоения.
Никитин подпер голову руками и долго смотрел на портретик Жени, в скромной рамочке стоявший на столе.
Женя! Она появилась в его жизни уже тогда, когда все было давно позади, когда прошло уже много времени со встречи на узкоколейке и казалось, что можно спокойно жить.
Женя! Никитин вынул блокнот из кармана и стал просматривать свои записи. Улыбка, смятенная и все же радостная, появилась на его бледном, измученном за последние дни лице. «Познакомился с Женей, стал делать записи в блокноте!» Он нашел его как-то среди старых, уже не нужных книг. В чистеньком аккуратном блокноте появилась строчка: «Женя. Апрель, двадцать первое». И все. А хотелось написать так много, хотелось рассказать о любви к ней. В блокноте стали появляться строки поэтов, хорошо писавших о великом, всепобеждающем чувстве. В нем лежали две фотографии Жени и маленькая, почти совсем почерневшая фиалка. С фотографии смотрели веселые, лукаво прищуренные глаза. Женя! Задорная, такая милая улыбка и непослушные вьющиеся волосы, выбивавшиеся из-под белого ажурного платка… Как было хорошо тогда, в апреле… Тогда казалось, что все-все позади и можно жить и любить!
Все ушло и даже она… Нет, нет! Надо обо всем написать ей. Она любит, конечно, любит, она поймет!
Никитин вырвал из блокнота несколько листков и начал:
«Женя!
Я не могу больше! Я должен сказать тебе все. Меня обязывает к этому любовь к тебе. Любовь властно вошла в мое одиночество, охватила всего меня, просветлила душу. Весь мир заиграл другими красками — светлыми, яркими. Дни не омрачались больше тягостными воспоминаниями. Прошло то время, когда я каждый наступающий день встречал со страхом и провожал с облегчением: «сегодня никто не пришел». Я уже
Да, теперь снова. Когда же это началось? Когда это появилось? Никитин перебирал в памяти все до мелочей. Перо было отложено, листки забыты, и он силился вспомнить, когда так стали смотреть на него! Перебирал все свои поступки, слова, даже жесты и выражения, но не в силах был припомнить ничего такого, что могло бы повлиять на отношение к нему сотрудников. Он не мог вое становить, с какого именно момента все это началось. Он даже не мог определить для себя, что началось, но начало чего-то он чувствовал определенно. Настороженность, какое-то особенное внимание к нему. Это трудно объяснить, но он чувствовал на себе глаза сотрудников. И снова болезненно сжался комочек внутри, и снова, как в те дни после последней встречи на узкоколейке, стало страшно. Нет, страшнее. Во много раз страшнее — ведь тогда в его жизнь еще не вошла Женя. А теперь?..
Никитин снова схватил перо, и оно нервно забегало по листкам блокнота:
«…Женя! Ты открыла для меня другой мир. Я уже не бродил в темноте. Ты принесла мне счастье! В моей жизни вспыхнула светлая полосочка, и вот она должна угаснуть. То, что творится сейчас вокруг меня…»
Никитин вздрогнул. За стеной что-то зашуршало, показалось, что кто-то скребется в ставню. «Следят! Везде следят. Наверное следили, когда ходил к карьеру, наверное догадались».
Мучительно захотелось пойти опять к карьеру. Проверить — будут следить или нет? Но это глупо и, главное, рискованно. Снова принялся за письмо. Много раз отрывался от него и все чаще прислушивался к шорохам и стукам в доме, в саду, на улице. В письме никак не удавалось подойти к главному. Чаще и чаще мелькала тревожная, больная мысль: «А может быть, и Женя… ее предупредили, и она не может ему ничего сказать, она тоже следит… Искала его все утро, явно хотела встретиться после работы…» Ему удалось увильнуть, пройти домой, не столкнувшись с ней… Неужели и она?!.
Скрипнула калитка.
Никитин потушил свет и прильнул к щелке в ставне. В темном палисаднике мелькнула какая-то тень.
«Зачем потушил свет? Ведь это только лишняя улика. Волнение может выдать. Надо держаться до конца. Еще не все потеряно. Ведь никто ничего не может узнать».
Никитин зажег свет, сел к столу.
«Никто не узнает»…
Скрипнула входная дверь. Никитин вскочил, отпрянув от стола.
— Войдите, — вскрикнул Никитин сдавленным голосом, не дожидаясь стука. Дверь нерешительно скрипнула еще раз, но не открывалась. — Входите! Входите! — в отчаянии закричал Никитин.
— Женя?!
Никитин медленно отступал в глубину комнаты, хватаясь за спинки стульев, за стол, и остановился, прислонившись к шкафу. На бледном потном лбу лежала прядка темных волос. Глаза блуждали, и он еле смог выдавить из себя:
— Ты?.. Ты пришла?
— Я пришла, Андрей. — Голос Жени прозвучал очень тихо.
— Пришла… — Рука Никитина поползла к воротнику косоворотки, пальцы судорожно нащупывали пуговицы и наконец рванули ворот. — Зачем ты пришла?
— Андрей, что с тобой?
— Зачем ты пришла? — со страхом и радостью прошептал Никитин.
— Я пришла потому, что люблю тебя, Андрей.
— Любишь?!
Она любит! Она пришла сказать ему, что любит. Как дорого это желанное слово и в какой страшный момент пришлось услышать его. Разве он имеет право сказать ответное «люблю»! Она любит!.. Мысли путались… На смену жгучей радости, порожденной одним этим желанным словом, пришло отчаяние, боль и наконец смятение: «Любит? А может быть, тоже следит. Может быть, подослана, и там… за дверью…»