Зашвырнуть ключи
Шрифт:
– Что ж ты не спросишь, какой это яд? – спросил приятель.
– А мне все равно.
– Совсем не все равно. Знай, что здесь, – указал он на камею, – не какой-то там вульгарный цианистый калий или что-то в подобном роде. Ты же знаешь, яды – мое хобби.
Рина знала, что еще с первого курса он увлекался классификацией ядов и их свойствами.
– Я теперь устроился, так сказать, по специальности, – продолжал приятель.
– Отравителем, что ли? – не удержавшись, съязвила Рина.
– Узнаю Рину! – воскликнул приятель с таким восторгом, что какой-то прохожий обернулся. –
– «Уэстерн компани»?
– Она самая. Компания-спрут, государство в государстве и так далее. Для ученого – богатейшие возможности. Можно синтезировать любую пакость. Причем экспериментируй на чем угодно, начиная от морских свинок и кончая… Ну, ладно. А вот эту штуку, – он указал на перстень, – я синтезировал самостоятельно. Начальство о ней не знает. Это моя маленькая тайна. И моя гордость! Тебя интересует, как она действует, моя гордость? – спросил он, хотя Рина молчала. – Действует – одно удовольствие. Можешь на меня положиться. Проверено. Ни один медик не определит, от чего скончался человек. Поставит диагноз: паралич вегетативной нервной системы, и баста!
– Прощай, – сказала Рина.
– Отныне у тебя полномочия чуть не самого Господа Бога, – сказал приятель прощаясь. – Ежели уж очень надоест тебе какой-нибудь субъект – угости его зернышком…
Как его звали, приятеля? Странно, она не могла вспомнить его имени. И о зернышках она не вспоминала до сегодняшнего вечера. А что, если…
Рина похолодела от внезапной мысли. Но прогнать ее уже не могла.
Что, если уйти из жизни вместе с Гуго?
Жить без него нет смысла.
А с ним невозможно.
И если окажется, что он с другой… Зернышко ему, зернышко себе.
Все равно спишут на того, кто прислал письмо с алой гвоздикой.
Утром она припомнила то, о чем думала ночью, и ужаснулась собственным мыслям.
Скверно выбритый Гуго сидел напротив и прихлебывал кофе, свободной рукой быстро перелистывая пухлый «Вестник нейтринной физики».
Рина украдкой поглядывала на него, стараясь угадать: куда улетал Гуго ночью? Потом рассердилась на себя: ведешь себя, как девчонка. Спроси у него, и делу конец!
Нет, не буду. Такой вопрос может повлечь за собой долгое и тяжкое объяснение, а нервы Гуго и так напряжены до предела. Возможно, кроме письма есть еще что-то, что Гуго скрывает от нее. Надо беречь его нервы.
Внезапно со всей отчетливостью Рина поняла, как дорог ей этот человек.
Нет, что бы ни сотворил он, никогда у нее не поднимется рука на Гуго.
Надо выбросить зернышки, избавиться от искушения.
Когда Гуго улетел в Ядерный, Рина пошла в ванную. Включила воду. Долго смотрела то на серебристую струю воды, то на две крупинки, высыпанные на ладонь.
Теперь, на свежую голову, она припомнила все, что говорил ей вечером Ленц. И ее поразила вещь, на которую она вчера не обратила внимания: вопиющее противоречие между тем, что утверждал Гуго несколько лет назад, и тем, что говорил он ей вчера вечером. Вернее, даже не с тем, что говорил, а с тем, что сквозило в его словах.
…Это было в Швеции
Ленцы остановились в шикарном отеле с несколько необычным названием «Динамит».
Вечером Нобелевский комитет дал банкет. Рину Ленц – супругу нового лауреата – вел к столу сам шведский король…
А потом Гуго, после первого ритуального бокала, произнес спич. Речь его обошла назавтра всю мировую печать. Но Рина всегда считала, что в газетных отчетах утрачено было главное, хотя они и воспроизвели дословно, со стенографической точностью то, что сказал Ленц.
Газетные отчеты не могли передать жесты Гуго, интонации, неповторимую улыбку.
– Физиков иногда называют разведчиками человечества, – сказал Гуго. – Я не согласен с таким сравнением: ведь разведчик может раскрыть дислокацию вражеских войск, а может и не раскрыть – все зависит от того, как ему повезет. С физиком дело обстоит иначе.
Сравнивают физиков и с поэтами: и физики, мол, и поэты познают в конечном счете природу, некую объективную реальность. Но только физики делают это в научных категориях, а поэты – в образах.
Последнее сравнение, мне кажется, тоже хромает. Не родись Лев Толстой – и у нас не было бы «Войны и мира», не родись Шекспир – и человечество было бы навеки лишено «Макбета» и «Короля Лира». Таковы законы искусства. Или, если угодно, беззаконие.
Иное дело – физика. В ней – к счастью или к несчастью – нет места подобным случайностям. Подобно тому, как материя существует объективно, вне нас, так существуют и законы движения материи, законы мироздания. И люди до тех пор, пока они существуют, будут открывать один за другим эти законы.
Существует в природе, например, великий закон постоянства скорости света, известный ныне каждому. Этот закон должен был быть открыт людьми с той же неизбежностью, с которой расходятся по воде круги от брошенного камня. Не родись Майкельсон и Эйнштейн, закон открыли бы другие. Пусть позже на 10 или 20 лет, неважно.
Такова железная поступь познания.
Ныне, мы, физики, вплотную подошли к кваркам – мельчайшим частичкам, из которых построено все сущее.
Некоторые твердят нам: нужно остановиться. Бомбардировать кварки – значит рубить сук, на котором сидишь. Вдруг цепную реакцию распада кварков нельзя будет приостановить? Вдруг возникшее при бомбардировке излучение окажется губительным для человеческого организма?
Мы отвечаем тем, кто чрезмерно осторожен: верно, цепную реакцию нельзя остановить. Но цепную реакцию другого рода: я имею в виду цепную реакцию, именуемую человеческим прогрессом.
Когда аплодисменты за столом утихли, Гуго Ленц продолжал:
– Не будет нас – придут другие. И кварки будут атакованы. Неважно – через 10, или 20, или 100 лет. Ибо ограничить науку – значит убить ее. Но это невозможно.
Гуго помолчал и тихо добавил:
– К счастью или к несчастью…
Да, Гуго говорил тогда на банкете именно так: приостановить, задушить научный прогресс невозможно. Речь его ей запомнилась: Рина не жаловалась на память, хотя и не могла, конечно, в этом отношении тягаться с Гуго.