Заслон(Роман)

Антонова Любовь Владимировна

Прежде чем сказать свое мнение о буфере, Карл Кошарш почему-то находит важным рассказать о себе. Пестрота его биографии никого не удивила. Обычный путь интернационалиста. Кошарш обводит зал голубыми, как подснежники, глазами:

— Я в партии с мая восемнадцатого года, — подытоживает он. — Для того чтобы иметь влияние в буферном государстве, партии нужно удесятерить свою деятельность среди широких масс населения. А Красная Армия, как оплот революции, должна оставаться под постоянным и неослабным влиянием нашей партии…

— Некоторые товарищи здесь говорили, что буфер навязывают нам враги, — негромко начал свою речь редактор «Амурской

правды» Караваев. — Замечание дельное: естественно, если бы не было врагов, то никакого буфера здесь и не создавалось бы. Мы должны образовать буфер, выгодный нашей революции, в противовес семеновскому, выдвигаемому Японией. Нам необходимо выполнить директиву Центра, чтобы не сделать ошибок, не повторить николаевских и владивостокских событий.

Караваева сменяет на трибуне человек стремительный и гневный:

— Все население области против создания буферного государства, — хрипло говорит он. — Все! — Он наливает воды и выпивает ее залпом. — Но… создание буфера необходимо, — дрогнувшим голосом уточняет он, — чтобы не ослабить сил, борющихся на польском фронте.

Рука устала писать. Эти речи волнуют и жгут, но нужно оставаться спокойным. Протокол должен быть точен и правдив.

— Товарищи! — голос Трилиссера загремел и выплеснулся из распахнутых окон в золотую, пронизанную солнцем пучину дня. — Поскольку буфер дает Центру возможность укрепить советскую власть, буфер приемлем!

По огромному залу прошло еле приметное движение. Кто-то пожал рядом сидящему товарищу руку. Кто- то шепнул с внезапно заблестевшими глазами: «А как же иначе? Там знают…»

Будто звонкоголосый ливень упал на истомленные зноем травы, и они зашумели, прямясь под свежим ветром.

— Ленин, — пронеслось из конца в конец огромного зала. — Сам Ленин!..

— Да, Ленин, — спокойно подтвердил Трилиссер, — именно Ленин выдвинул это предложение. Громадные размеры разрухи в хозяйственной жизни страны требуют напряжения всех сил на борьбу за укрепление ее экономического положения. А для этого необходимо прекращение любых военных действий. — Трилиссер помолчал и закончил тихо и проникновенно: — Временно отказываясь от власти Советов на Дальнем Востоке, мы делаем дело Красной Москвы. Помните об этом, товарищи, повседневно.

Так думали, так говорили, так решали судьбу своей области испытанные — ставшие не по своей воле амурцами — большевики.

Сумрачный зал быстро пустеет. Вениамин пронумеровывает исписанные листы и, прыгая через ступеньку, сбегает вниз. В темном вестибюле еще толпятся люди.

— Нам нужно, кроме того, подумать о детях, — доносится до него прерывистый от волнения женский голос, — которым мы должны смело смотреть в глаза, и сделать из них стойких в борьбе за правду людей, я не сытых зверей…

Вениамин потеснил угрюмо молчавших делегатов и увидел седую женщину в сбившейся на сторону так не идущей ей красной косынке и тоненькую девушку, бережно обнимавшую ее за округлые плечи. Он знал обеих — старую большевичку Татьяну Исаевну Шафир и Лену Вотинцеву, работавшую вместе с ним в комфракции Союза Молодежи. Он тронул локоть Елены и сдержанно сказал:

— Старые письма мы напечатали в день похорон жертв революции. Это было уместно, но тревожить память погибших сегодня…

— Они и сегодня в рядах борцов, — воскликнула с горящими глазами Татьяна Исаевна и выпрямилась, став как будто выше ростом. — В архивах контрразведки обнаружены

документы об убийстве у каменоломни. Те шестнадцать и сегодня вопиют о мести!

Она помолчала и вновь глянула в лицо Вениамину:

— Анания убили японцы под Черновским разъездом, отца зарубили в благовещенской каменоломне. А младший… — он был твоим ровесником, мой Володя, — погиб под Анучино, в Приморье. Я… я горжусь своими сыновьями и мужем — кровь Шафиров пролита за правое дело! Но уверен ли ты, что при буфере Максы и Ванечки, «усмирявшие» таких вот, как мои, не станут нам протягивать свои окровавленные лапы?

В глубоком молчании расходились по домам люди. С тем, что они сегодня услышали, соглашается разум, но еще не приемлет сердце. Так много было жертв. Еще горят и кровоточат раны. Нужно все взвесить, обдумать: для совести, для будущего своих детей, для всех тех, кто верит тебе и послал тебя сюда.

…Смятенным бродит по городу Вениамин. Она в чем- то права, эта старая женщина. Мертвые не уходят бесследно, но долго еще влияют на судьбы живущих. Кажется, не было в городе дома, где дышалось бы так легко и радостно, как у Шафиров. Яков Григорьевич любил пошутить:

— Сын и дочка — говорят в народе — золотые детки. А нам с Танюшей их отпущено вдвойне.

Он не уставал рассказывать молодежи о 3-м Всероссийском съезде Советов, делегатом которого ему довелось быть от Красного Амура. Это он создал интернациональный клуб, где находили общий язык русский и мадьяр, китаец и латыш, эстонец и кореец. Он привил Вениамину вкус к журналистике и усидчивость в изучении языков. Он и его сыновья сделали большевиками многие десятки людей и в том числе его — Вениамина.

Снова вспомнились проводы Анания. В граненых стаканах пенился игристый, с изюминкой, хлебный квас. Звенели струны гитары. Задушевно и проникновенно пели молодые, слаженные голоса:

Узор судьбы чертит незримый след. А счастье, милый друг, так близко…

Якова Шафира арестовали ровно год спустя: 19 сентября 1918 года. А в марте следующего года… Смерть Федора Мухина была только двумя неделями отделена от расправы с его восемнадцатью соратниками, советскими и партийными работниками. Их безоружных, связанных попарно, вывели ночью за город и изрубили шашками. Только двоим из них — Повилихину и Вшивкову — удалось бежать. Остальные закончили свой жизненный путь на дне каменного карьера. Узор судьбы… Нет, они и сегодня с нами и присоединяют свои голоса к голосам живых.

21

В сыроватом трюме «Амгунца» сумрачно и прохладно. Судно покачивается на ленивой волне, как большая люлька: «Спи, Нина, спи…» Но сон бежит от усталых, воспаленных глаз. Неужели это конец? Конец смелым мечтам и надеждам? Свободненская республика… Пожалуй, было чуточку безрассудно решиться на подобный шаг. В конце концов не так уж плох и Благовещенск. Каких-нибудь полтора года назад ее, Нину Лебедеву, привечали там, как родную. С увлечением работала она тогда в подпольном Красном Кресте. Зачем вспоминается все это в такую неподходящую минуту? Ах, да… С вечера все же задремала, и приснилось ей, будто приехала в этот город. Прибежала в маленький домик и припала головой к седеющим волосам старой Шафир. «Ой, как я запуталась, запуталась, будто муха в тенетах… Помогите хоть добрым словом!»