Застава на Аргуни
Шрифт:
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Отшумев последними весенними ветрами, ушел май. Наступило солнечное, тихое забайкальское лето. С началом чернотропия японцы заметно активизировались. В Уда-хэ опять появился Накамура.
Вечером, когда он расхаживал по комнате, размахивая длинными рукавами кимоно и цокая по полу деревянными подошвами гэта, в дверь несмело постучали.
— Войдите, пожалуйста!
В комнату вошла женщина лет двадцати двух, влет-нем шелковом пыльнике.
— Конници-ва, Накамура-сан! — приветствовала она майора, улыбаясь.
Японец, скрестив на
— Рад видеть вас, дорогая Елена Ивановна, — прокартавил он, принимая из рук гостьи шелестящий пыльник. — Проходите, составьте компанию бедному самураю, разделите его вынужденное одиночество.
— С вами, Накамура-сан, готова хоть на край света, — засмеялась женщина, отвечая на рукопожатие.
Накамура окинул юрким взглядом ее фигуру, задержал взор на розовеньких тесемках комбинации, просвечивавших из-под прозрачной батистовой блузки.
— Вы сегодня, как сакура в цвету, — расплылся в улыбке японец, ведя женщину под руку к столу. — Благоухаете весенним ароматом…
— Вы, наверное, не знаете, что я только что из Харбина, — ответила Елена Ивановна, усаживаясь за стол. — В чуринском «Эрмисе» мне посчастливилось раздобыть несколько флаконов моего любимого «Черного нарцисса». Вы не представляете, какой это клад для женщины в наше бедное время!
— Вы побывали в Харбине? — притворно удивился Накамура, наливая гостье бокал вина. — Какие новости?
— Новостей уйма, Накамура-сан. Долго рассказывать, — чокнувшись с японцем, ответила Ланина. — По правде сказать положение в Харбине меня расстроило. Сидим мы здесь, в глухомани, надеемся, что руководство русской эмиграции печется о священной миссии, а оказывается, его больше волнует собственное благополучие…
Ланина, не ожидая, пока японец проявит любезность, наполнила бокал и, смакуя вино, снова заговорила:
— Вы, японцы, допустили крупную ошибку. Нейтралитет с Советами можно было не связывать с существованием наших организаций.
Японца мало интересовали разногласия «рыцарей белой мечты». Сейчас его вниманием целиком завладела женщина. Он с вожделением заглядывал в ее карие глаза, любовался пухлыми губами.
— К решению вопроса о нашем союзе вы подошли однобоко, недооценили значения белого движения для судеб не только России, а и всей Азии. Мы вам нужны лишь для этой грязной работы… — Ланина показала пальцем на стену, обращенную в сторону сопредельного государства.
— Что вы, что вы, Елена Ивановна, — возразил Накамура. В другое время, на другого человека майор попросту накричал бы за такие разговоры. Но сейчас он не дал воли негодованию. — Японская военная миссия в своей работе полностью опирается на вас, как на наиболее благонадежных людей. Коммунисты отвергли вашего бога, забрали имущество ваших родителей, выгнали их из отечества. Государство Маньчжу Ди Го волею всемогущего бога сделало вас равноправными гражданами благодатной страны, дало вам возможность вечно и спокойно наслаждаться радостями жизни, — говорил Накамура высокопарно. — Вы утверждаете, что мы напрасно закрыли ваши политические организации? Да, мы их закрыли. Но не напрасно. И вовсе не потому, что пошли на заключение договора о нейтралитете с Советами. Мы хотим превратить российскую эмиграцию в Маньчжу Ди Го в единую дружную семью, спаянную идеей неизбежности войны с Советами, как единственно возможной перспективой для осуществления ваших национальных чаяний.
Ланина показала майору на пустой бокал. Накамура налил вина, пододвинул собеседнице тарелку с ломтиками ананаса.
— Поднимаю бокал за эту истину! Теперь она близка к осуществлению!
— С великим удовольствием поддерживаю вас, любезный Накамура-сан.
Опорожнив бокал, японец продолжал:
— Ничего, что ваша организация официально распущена. Фактически она существует. Руководство главного бюро в основе своей состоит из ваших людей. Лучшие должности на КВЖД, в административных учреждениях, в газетах, журналах занимают активисты вашего союза.
— Да, но…
Накамура не дал ей договорить.
— Вашу эмблему — двуглавый орел с фашистской свастикой на белом знамени — люди носят беспрепятственно. Наши чины смотрят на это сквозь пальцы. — Майор показал на значок, красовавшийся на груди женщины. — Пусть Советы думают, что им заблагорассудится о нашем с ними договоре, а мы свое дело непременно завершим. Таков закон истории! Солнце Ниппонской империи будет сиять и на этих диких просторах! Ваш долг, Елена Ивановна, быть в первых рядах борцов за новую Россию. «Жить и умереть вместе с Японией!» — вот лозунг, который должен определять поведение русских эмигрантов на Дальнем Востоке.
Накамура встал и резким голосом произнес:
— «Кокуцу!»
— «Кокуцу!» — повторила Елена Ивановна, торопливо встав и вытянув руки по швам.
Японец был доволен. Стройности и грации фигуры молодой фашистки могла бы позавидовать любая истинная дочь страны Восходящего Солнца.
Ланина вынула из сумочки сигарету и перламутровую зажигалку, закурила. Пустив в потолок струю дыма, она закинула руки за голову, приподнялась на носках и томным, каким-то надломленным голосом продекламировала вдруг вспомнившиеся строки из чьего-то стихотворения:
…И, к распятью припадая,
Долго, страстно я молюсь
О тебе, моя родная,
Настрадавшаяся Русь…
Звону мерному внимая,
Тихо с места поднялась…
Я тебя совсем не знаю,
Я в изгнанье родилась.
Боже, как была б я рада
Видеть памятник Петра!..
Я вечернюю лампаду
Пред иконою зажгла…
Последнюю фразу Ланина не прочитала, а скорее выдохнула глухим, трагическим шепотом. Устремив печальный взгляд в потолок, она прислонилась спиной к стене и застыла в этой скорбной позе. Обессиленная от нахлынувших чувств и выпитого вина, женщина опустилась на стул и закрыла глаза.
Накамура подскочил к столу, взял Ланину за плечи, усадил на диван.
— Налейте мне вина, — прошептала женщина, открывая глаза. Выпив, она улыбнулась, усталым движением руки вернула бокал.