Застава
Шрифт:
Ворманн осторожно вернул голову в нормальное положение и поклялся найти того, кто так по-свински поступил с погибшим товарищем. Он тщательно укрыл тело простыней и повернулся к Кэмпферу.
— Теперь понятно, почему заложники не помогут?
Майор ответил не сразу. Вместо этого он сплюнул на пол и молча направился к лестнице. Ворманн чувствовал, что Кэмпфер глубоко потрясен, но старается не показывать виду.
— Этих людей не просто убили, — наконец задумчиво протянул эсэсовец. — А убили с особой жестокостью.
— Вот именно! И это
— А почему ты говоришь «того существа»?
Ворманн выдержал насмешливый взгляд майора.
— Потому что мне еще не известно, кто это. Единственное, что я знаю наверняка, — это то, что с наступлением темноты убийца беспрепятственно приходит и уходит, когда пожелает. И никакие меры не позволяют нам поддержать безопасность.
— Меры не позволяют? — переспросил Кэмпфер, снова став смелым и решительным, как только они выбрались из подвала и вошли в теплые и светлые комнаты Ворманна. — Потому что ответ лежит не в каких-то там мерах. СТРАХ — вот где главная мера. Заставь убийцу бояться убивать. Пусть он испугается той цены, которую заплатят его товарищи за то, что он убивает. Страх — вот что является основой безопасности. Так было во все времена.
— А что если этот убийца похож на тебя? Вдруг ему тоже наплевать на жизни этих бедняг?
Кэмпфер не ответил. Тогда Ворманн решил развить свою мысль:
— Твоя теория страха не сработает именно там, где орудует убийца, похожий на тебя самого. Поимей это в виду, когда будешь возвращаться в свой Аусшвиц.
— Кстати, я туда больше не поеду, — с нескрываемой радостью сообщил майор. — Как только я все здесь закончу — а на это мне потребуется день или два — я немедленно отправляюсь на юг, в Плоешти.
— Не вижу в этом большого смысла, — иронично заметил Ворманн. — Все синагоги там и без тебя уже сожгли, остались одни нефтяные заводы...
— Давай-давай, Клаус, продолжай в том же духе, — процедил сквозь зубы эсэсовец, едва заметно покачивая головой. — Говори, пока можешь. Когда я буду в Плоешти. ты уже не позволишь себе такого тона.
Ворманн опустился за свой шаткий письменный стол. Его просто воротило от Кэмпфера, и теперь он смотрел на фотографию своего младшего сына Фрица, которому недавно исполнилось пятнадцать лет.
— И все же я действительно не понимаю, что интересного ты можешь найти для себя в Плоешти.
— Ну уж, конечно, не бензиновые заводы; о них пусть заботятся армейские тыловики. А я буду заниматься железной дорогой.
Ворманн продолжал смотреть на фотографию сына и как эхо повторил последние слова Кэмпфера:
— Железной дорогой...
— Да, ведь Плоешти — крупнейший железнодорожный узел Румынии. А значит, и самое удачное место для нового центра переселения.
Ворманн невольно вздрогнул и поднял голову.
— Ты хочешь сказать, что там все будет, как в Аусшвице?
— Именно! Кстати, Аусшвиц —
— Но ведь это же не оккупированная территория! Как же можно...
— Фюрер не хочет, чтобы нежелательные элементы в Румынии остались без должного внимания. Правда, Антонеску и Железная Гвардия уже снимают евреев с ответственных постов, но у фюрера есть более радикальный план. В СС он известен под названием «Румынское решение». И чтобы его осуществить, рейхсфюрер договорился с генералом Антонеску, что наша «Мертвая голова» покажет им образец того, как следует действовать. И меня выбрали для этой миссии. Я буду комендантом лагеря в Плоешти.
Ворманн с ужасом обнаружил, что не в состоянии отвечать, а Кэмпфер тем временем углубился в свой любимый предмет:
— Ты знаешь, Клаус, сколько в Румынии евреев? По последним подсчетам — семьсот пятьдесят тысяч. А может быть, уже целый миллион! Пока этого никто не знает, но когда подсчитывать начну я, это станет точно известно. Кроме того, в стране полно цыган и масонов. И что еще хуже — мусульман! В общей сложности — два миллиона подлежащих ликвидации.
— Если бы я только знал, — сказал Ворманн, с издевкой закатывая глаза, — я никогда бы не поехал в такую ужасную страну!
На этот раз Кэмпфер все прекрасно расслышал.
— Смейся-смейся, если тебе от этого легче. Но вот увидишь — скоро Плоешти станет очень важным пунктом. Ведь сейчас мы даже из Венгрии вынуждены везти евреев в Аусшвиц, тратя на это уйму времени, сил и горючего. А когда заработает лагерь в Плоешти, то я думаю, что многих из них начнут отправлять именно туда. И как комендант, я стану одной из центральных фигур в СС... и во всем Третьем Рейхе! И тогда придет мой черед посмеяться.
Но Ворманн и не смеялся. Вся эта идея показалась ему просто жуткой. Однако что он мог сделать?.. Он вновь почувствовал свое бессилие и с грустью вынужден был признать, что горький смех остается его единственной защитой от этого мира, которым правят безумцы, и от сознания того, что он офицер армии, позволившей им прийти к власти.
— А я и не знал, что ты художник, — сказал вдруг майор, останавливаясь у мольберта, будто только что заметил его. Некоторое время он молча изучал картину. — Я думаю, что если бы ты потратил на поиски убийцы столько же времени, как на этот отвратительный рисунок, то некоторые из твоих солдат были бы еще живы.
— Отвратительный? Интересно, что ты в нем нашел отвратительного?
— А силуэт трупа на веревке — это что, по-твоему, должно радовать глаз?
Ворманн вскочил и подошел к мольберту.