Затерянные в истории
Шрифт:
Сетку сделаем. Что для рыбы, что для обороны пригодится.
Дальше катапульту соорудим — помню, как в книжке про римлян её схему давали.
Мы тебя, Сашка, выручим! Мы тут такую армию создадим, что просто всех уничтожим, кто тебя посмел в плен взять…
* * *
Группу охотников вышло, а частью выбежало встречать всё население стойбища. После бурного обмена непонятными для Саши репликами несколько женщин завыли. Скорбели по убитым, сделал вывод мальчик.
На остальных же соплеменников вождя Яли эти потери не произвели
Разглядывали его с любопытством, расспрашивали вождя, что-то восклицали, хмыкали. Но руками не трогали и явной агрессии не выказывали.
Сашка, тем не менее, стоял набычившись, гордо и грозно. Ну, как получалось. Если уж тут всё такое, как у уличной шпаны, то только так себя и можно вести. Робость, заискивание, готовность услужить — это всё только ухудшает твои позиции. Может, и не побьют, но и уважать не будут. "Вечно опущенный" — такой перспективы он себе не желал. Лучше уж, как и там, — драться зло и отчаянно, чтобы, если даже и побьют, на всю жизнь боялись в дальнейшем связываться.
И Сашка стоял, вовсю излучая независимость и решимость на всё. Этакий маленький, но опасный кот, выгнувший спину и приготовивший зубы и когти к бою. Руку в карман он не засовывал — он уже подметил, что ребята здешние не догоняют, что это такое. Не знали они, оказывается, карманов! Всё носили в руках. Или в наскоро сделанных плетёнках. Так что исчезающий неведомо куда и неведомо откуда появляющийся нож мальчик рассматривал как будущий свой стратегический сюрприз. Потому что, если что, он приготовился дорого продать свою жизнь. Резать людей ему, естественно, не приходилось, но стоя перед этой чуждой и опасной толпой, в чьей полной власти он оказался, мальчишка накачивал себя яростью и угрозой. Чтобы исчез самый последний червячок страха.
И он исчез! Юркнул к себе в норку — или где там страхи живут — и дверку за собой прикрыл.
И сразу стало легче. Всё-таки тянул, тянул этот червячок душу. Словно ниточку натягивал. Или, может, это паучок? Протянул свою липкую паутину и стал стягивать, чтобы душа в ней затрепыхалась. А там замотал бы её в кокон, как во "Властелине колец", — и прощай, душа.
Сашкой звали…
Ан не тут-то было! Порвалась паутинка, ответного натяга со стороны воли не выдержала. Сбежал паучок, смылся. И — ага! — дверку за собой закрыл. И замок повернул. И засов навесил.
Выпрямился Саша. Не внешне — тут он и так подбородок задирал. Внутренне. Развернула плечи душа, "Варягом" несломленным уйти решила. На дно. Если придётся. Они, твари, надолго запомнят Сашку Гусева!
Наверх вы, товарищи, все по местам!
В таком настроении и застал его дедок, позже всех притащившийся на толковище. Зато разукрашен он был больше всех. Живописен был дедок, что уж там.
Весь в перьях.
В самом деле, что ли, индейцы от этих уламров пошли? Или просто мыслят все первобытные народы примерно одинаково?
Словом, были нанизаны разноцветные перья на перевязь из кожи, а
Сквозь нос была продета палка. Ну, палочка.
На груди болталось монисто из большого количества разнообразных зубов. Или монисто — это когда с монетами? Ну, пусть будут бусы. А тогда как назвать ещё одно "украшение", висящее повыше, поближе к шее — верёвку с нанизанными на неё человеческими пальцами? Все — большие, приметил Сашка, которого, к собственному удивлению, даже не замутило при этом зрелище. Привык уже. На "украшения" вождя Яли по дороге насмотрелся…
Ну, размалёванное лицо в счёт не идёт. Они тут у всех размалёваны. Кроме женщин. У старикана разве что побогаче колёр, но в смыслах здешнего макияжа Саша ещё не разбирался. Хотя дед явно сообщал своими узорами что-то важное.
Впрочем, и так было видно, что этот аксакал тут в авторитете. То ли настоящий гросс-фюрер, то ли старейшина. То ли ещё кто. Во всяком случае, толпа стихла, когда дедок приблизился к центру экспозиции и воззрился на пленника.
Глаза у дедульки были тёмными и по-молодому острые. Ощущалось, что пальчики на верёвочке он не в лесу нашёл.
Сашка глаз не отвёл. Снова то же: чувствовал он, что опустит взгляд — тут ему и кирдык придёт. Если и не физический, то уж точно жизненный. В лучшем случае определят в чистильщики общественных нужников. Если тут есть общественные нужники.
Мысль почему-то развеселила, и Сашка неожиданно для самого себя ухмыльнулся. Забавная, должно быть, со стороны картина виделась: мальчишка дёрнул краем рта вправо, а дед в ответ повёл бровью влево. И вверх.
Но взгляд отвёл первым. Буркнул что-то вождю Яли. Тот переспросил. Последовал краткий диалог, после чего дедуган развернулся и потопал обратно. Толпа снова расступилась перед ним.
— Маленький-похожий-уламр, идти-сейчас-я-рядом, — промолвил как-то присмиревший Яли. Подумал, глядя на мальчика и пояснил: — Хорошо.
В смысле, не приказывает, просит, понял Саша. Ну, что ж, сходим. Отступать некуда, позади Москва…
Повели его к тому большому чуму, что стоял возле центрального кострища. Гуськом — видимо, в соответствии со здешней иерархией — за ними последовало ещё трое воинов. Судя по количеству перьев — тоже в авторитете.
В чуме было полутемно. Свет проходил лишь из дырки в потолке. В остальном тут было пусто. Лишь вдоль стен незамкнутым в направлении входа кругом лежали шкуры. Места для заседающих, явно. Здешняя Госдума. А он тут зачем? Заслушать на заседании и съесть после третьего чтения?
Воины вошли, расселись. Саше места, естественно, не нашлось. Это было неприемлемо.
Как же всё-таки хорошо, что год назад у них дома установили кабельное телевидение! И как здорово, что за субботним обедом родителю любят посмотреть всякие документальные фильмы по каналу "Дискавери"! Ибо как раз недавно было одно кино. Про монголов. С исторической частью. Так там говорилось, что самое почётное место — напортив входа, а возле входа как раз всякие презренные низшие стоять должны. При той линии поведения, что избрал для себя Сашка, это было именно что неприемлемо.