Затерянный остров
Шрифт:
4
Они снова сидели на веранде бунгало Терри, окутанные ночной темнотой. Сквозь журчание ручья и плеск крошечных водопадиков в саду доносились отдаленные гитарные аккорды. Пальмы все так же чернели на фоне серебряной лагуны. Дурман источал все тот же приторный аромат, и по-прежнему светились в лунном сиянии большие кувшинки в пруду. Все то же — а на самом деле другое. Набор нарисованных на холстине театральных декораций. В душе Уильяма росла пустота, словно темная туча, стирающая все краски. Он посмотрел на Терри через эту темную пелену. В глаза будто песку
— Это странно, Билл, — проговорила она каким-то капризно-визгливым, режущим слух голосом. — Я не понимаю, что дает тебе право на подобные заявления. Я думала, ты не такой.
— Какой — не такой?
— Ты знаешь, о чем я.
— Нет, не знаю.
Боже, так дальше нельзя. Это не разговор, это поединок — удар на удар, выпад на выпад.
— Откуда у тебя эти претензии? Девушке уже и шагу ступить нельзя самостоятельно? От мужа и то не потерпела бы таких выходок!
— Выходок? Терри, о чем ты? Это позерство какое-то, неужели сама не видишь?
— Вот, пожалуйста! Опять претензии! Почему я должна оправдываться перед тобой за каждое слово?
— Я ничего подобного не требовал. — Нет, так не годится. Уильям пошел ва-банк. — Да, ты должна со мной считаться. Конечно, должна.
— Нечего на меня кричать, Билл!
— Ты должна считаться со мной, — продолжил он, понизив голос, который тут же предательски дрогнул. — Потому что я люблю тебя. Каждое твое слово, каждый твой шаг важны для меня. Ты получила власть, а значит, будь добра вместе с ней принять и ответственность. Они идут в комплекте. В этом-то и беда, Терри. Ты хочешь увильнуть.
Терри попыталась снизить накал, но безуспешно.
— Так нельзя рассуждать, Билл, ты сам знаешь. Разве я виновата, что ты меня любишь? Я когда-нибудь признавалась тебе в любви? Да, ты мне очень нравишься, Билл, по-прежнему, и всегда будешь. Ты очень милый, нам было замечательно вдвоем, я дорожу нашей дружбой…
— Какая же это дружба? — вскипел Уильям. — Ты ведь сама все понимаешь! Это никакая не дружба. Я влюбился в тебя. Я и сейчас люблю тебя. И всегда буду. При чем тут дружба? Не надо лукавить, Терри, не криви душой.
— Что значит, «не криви душой», Билл? Я уже сказала тебе, совершенно искренне, что мне жаль. Чего еще ты ждешь? Нет, послушай, мне правда жаль, очень жаль, ты мне нравишься, Билл, безмерно нравишься. Но я не могу выйти за тебя замуж. Ничего не получится, и это как раз честно. Твое предложение мне польстило, не думай, что я его не ценю. Но я просто не могу стать твоей женой. И потом, мне придется уехать. Ты ведь понимаешь, да? Мистер Сапфир предложил мне контракт — для начинающей актрисы это сказочные условия, все говорят, было бы глупо отказываться. Я бы очень хотела побыть здесь с тобой, Билл, посмотреть, что выйдет из затеи с островом, но я не могу упускать свой шанс. Ты ведь понимаешь?
— Как тут не понять. Тебе приглянулся этот актер, Дивега, — бросил Уильям с горечью. — Я заметил, сразу как вернулся.
Терри не ответила, обрекая их, казалось, на вечное молчание. У Уильяма на языке вертелись самые разные слова — и мольбы, и упреки, но произносить их вслух язык отказывался. Молчание становилось упругим и плотным, слова вязли в нем или отскакивали обратно, требовался мощный таран, чтобы его
Она отвернулась и стала смотреть на сад, оставив Уильяму лишь контур сливочной щеки. Это было невыносимо. Когда исчезнет и этот контур, вместе с ним пропадет половина мира. Он готов был возненавидеть ту Терри, которая отберет у него последнее, равнодушную Терри, грабительницу Терри. А потом его озарило, и он постиг тайну этой романтической любви: он обожает не ту, что находится сейчас перед ним (эту он, оказывается, может и ненавидеть), а ту, которую из Терри — из ее неповторимой души и тела — еще предстояло вылепить. Будь Терри целиком и полностью творением его рук, пережить утрату было бы легче. Но Терри не принадлежала ему безраздельно и сейчас, отвернувшись, создавая, возможно, еще одну, новую Терри, для нового возлюбленного, повергала Уильяма в отчаяние, которое испытывает художник, лишившийся всех своих холстов, кистей и красок. Что-то в этом роде он почувствовал — но пока осмысливал свое озарение, сама Терри, как две капли воды похожая на его единоличную Терри, с тем же сливочным абрисом щеки, выдернула его из раздумий. Неприязнь к сидящей рядом улетучилась. Это все-таки его Терри, а если и нет, то может стать в следующее мгновение. Все началось со сказки — неужели сейчас ему не поможет никакое чудо?
— Не уезжай, Терри. — Он придвинулся ближе. — Ты не можешь уехать и оставить меня. Я люблю тебя. Я влюбился еще в ту первую встречу, в Сан-Франциско, и с тех пор люблю тебя все крепче. Непохоже, чтобы я был совсем безразличен тебе. Просто я на какое-то время исчез с глаз. Всему виной мой отъезд — ничего этого не случилось бы, если бы не разлука. Вспомни ту ночь, перед моим отплытием… Мы ведь могли продолжить в том же духе, Терри. И сейчас можем. Ты была счастлива тогда — я точно знаю — и можешь стать еще счастливее. Не уезжай, Терри!
Уильям говорил абсолютно искренне, и в то же время в словах постоянно слышался какой-то ироничный отголосок, и он нанизывал фразу за фразой, пытаясь заглушить эту иронию. Словно ловя ускользающую действительность, он схватил Терри за руки и развернул к себе, но то ли темнота сыграла с ним шутку, то ли нервы — милые сердцу черты все равно расплывались, словно отражение в воде.
— Бесполезно, — произнес далекий голос откуда-то из глубин этой неуловимой красоты. — Бедный Билл. Прости, мне очень жаль. Ты хороший. Живи я в Бантингеме, Суффолк, вцепилась бы в тебя мертвой хваткой и глаз не спускала. Но что есть, то есть. Нам было хорошо вместе, ведь так, Билл? Давай на этом и разойдемся.
— Как мы можем разойтись?
Не говоря больше ни слова, Уильям заключил ее в объятия, поцеловал несколько раз, прижал к себе — такую до боли в сердце родную, свою, специально созданную для его рук. Она не сопротивлялась, но и прежнего влечения Уильям не чувствовал: абсолютной холодности не было, однако не было и внутреннего отклика, и чувство утраты лишь усилилось, постепенно заглушая эйфорию воссоединения, пока наконец Уильям не разомкнул объятия.
Терри уперлась ладонями в лацканы его пиджака и посмотрела вопросительно — бездонными глазами, наполненными ночной темнотой.