Затерянный в горах
Шрифт:
Проснулся я уже вечером. Болела голова. У меня всегда так, когда сбивается привычный ритм, за много лет работы горным гидом я привык рано вставать и рано ложится. Спал я видимо очень крепко, потому что когда я проснулся, в номере стояло кресло, а на нем сидел директор и чистил свое фамильное нелегальное ружье. Кресло тяжелое, из вестибюля, его сюда можно только притащить волоком. Увидев, что я проснулся он, кивнул мне и снова принялся разглядывать чистоту стволов, смотря через них в темнеющее окно. Генератор не шумел, заглушен. Он все переделал сам, дав мне хорошо отдохнуть. Хотя сам тоже ночь не спал. Я приподнялся на локтях, и спросил:
– Что мы будем делать сегодня?
–
– Выпустим??
Он, криво прищурившись, как от зубной боли и почесав мочку уха, положил ружье и уселся поудобнее, прямо уставившись на меня.
– Иногда, когда человек переживает большой стресс, большое потрясение перед смертью, он продолжает жить в этом моменте, возвращаясь оттуда, куда он ушел. Он не может уйти окончательно и упокоиться. Раз за разом переживая снова это потрясение. Страдает сам и мучает живых. Она погибла страшной смертью, ее не отпускает вот эта несправедливость. Она не может смириться с тем, что дверь ей никто не открыл, за ней никто не вернулся. Все уехали и никогда не вспомнили, что она осталась там и мучительно умирает. Может ей было очень плохо, может она горела. Кошмары в бреду, куда она проваливалась, были не страшнее ужасной реальности, когда она просыпалась. Все смешалось и стало последним в ее жизни кошмаром. И он продолжается, не отпускает. Наступает зима, ее снова забывают на базе, и она возвращается сюда. Это прекратится, если мы ей поможем. Мы должны выпустить ее оттуда.
Слушая его, я даже забыл о больной голове, а сейчас, когда он закончил говорить, виски снова взорвались пульсирующей болью. Я уже привык к мысли о ночном призраке девушки, для меня она стала реальностью. Я даже мог себе представить, как это – выпустить ее из номера и готов был помогать ему во всем. Я встал, открыл форточку, на базе до сих пор стояли старые деревянные окна с маленькими квадратными форточками наверху, как в старых деревенских домах, и высунул в нее голову.
– Что, бошка болит? – Спросил сочувственно директор.
– Разламывается просто. Ты что не разбудил меня перед закатом?
– Ой, я не сторонник вот этих вот бабушкиных суеверий. Таблетку пойди выпей, ближайшая аптечка в вестибюле под стойкой.
Я даже улыбнулся. Не сторонник он суеверий. Всунул голову обратно в номер. Даже от нескольких глотков свежего холодного воздуха стало легче. Сходил за аптечкой и выпил обезболивающее. Заглянул в котельную, топка гудела сжигая забитые туда, по моему мнению, сверх всякой меры дрова. Ну дает, директор! Я снял с котла лежавшую там недочитанную книгу, задняя обложка была очень горячей. Чуть не спалил мне прекрасную и, главное недочитанную, историю. Любитель тепла и противник экономии.
До наступления полной темноты я проводил в порядок технические помещения и столовую, не зная, чем еще себя занять.
Когда работать в темноте стало невозможно, отправился обратно. Фонаря я с собой не брал, поэтому в коридорах, где нет окон, идти пришлось наощупь. Удивительно, что еще так недавно, пугавший меня до потери сознания третий номер, больше не только не пугал, а скорее даже привлекал. Проходя мимо, я остановился и посмотрел на дверь. Саму дверь не было видно в темноте, но тоненькая полоска тусклого лунного света под дверью, не шире сантиметра, указывала, куда надо смотреть. Ночь тогда выдалась ясной, лунной. Нащупав ручку, я попробовал ее нажать – заперто. Все хорошо, все правильно. “Сегодня для тебя все изменится”, – подумал я о девушке, еще не вернувшейся сюда из небытия. – “Да, мы все исправим”.
События той ночи остались у меня в памяти как записанная кинопленка. Я могу возвращаться к увиденному в любой момент и видеть все в тех же красках. Могу перематывать назад и вперед. Говорят, память у человека
Было за полночь, когда раздался стук. Я был готов к нему, но все же сердце дернулось, сбивая ритм пульса. Директор же, казалось, перестал дышать. Он сидел, похожий на изваяние и не шевелился. Я зажег фонарь, направив луч в белый потолок. Директор, совершенно белый и с выступившей испариной на лбу, вцепился мертвой хваткой в подлокотники, Так, что побелели и ногти. Вообще-то у нас не было никакого плана, мы не обсуждали, что мы будем делать, когда она начнет стучать. Я ждал его решения. Не специально, а подсознательно, не задумываясь. Ведь он был здесь главным. Мы остались на базе и сидели сейчас здесь по его воле. Но он продолжал медлить. Поняв, что он так и не сможет встать, я встал сам и направился к двери. Открыв, и посмотрев коридор, я оцепенел. Узкая полоска лунного света все также лежала на полу, перед дверью третьего номера. Но теперь это в двух местах она прерывалась. Ноги! Тени от ног! У двери кто-то стоит! – пронзила меня догадка.
Рука директора легла на плечо, выведя меня из оцепенения. Я вздрогнул и сделал шаг вперед, не сводя глаз с этих трех полосок света. Несколько метров пути показались мне очень долгими, но директор шел за мной, и это придавало сил. Мы подошли к двери и встали напротив. Он вытащил из кармана ключ, но руки у него тряслись слишком сильно и ключ только царапал замок, не попадая в скважину. Я перехватил его руку и забрал ключ. Со знакомым сухим щелчком замок открылся. Я, чувствуя себя как перед прыжком в пропасть, ощущая, как шевелятся все до единого корня волос на голове, повернул ручку и открыл дверь. Номер был пуст.
Прямоугольник света на полу от окна, за которым ярко светила луна, достигал порога. Стены и мебель освещались достаточно ярко, чтобы все видеть.
– Ну, вот и все? – полуутвердительно спросил директор. Голос его дрожал.
– Я не знаю. – ответил я.
Я не знал, но чувствовал, что что-то не так. Наверное, я ожидал чего-то другого. И я ведь и раньше открывал этот номер и заглядывал внутрь. Дело не в двери, она не может остановить того, кого нет. Дело совсем в другом. Мгновенно догадавшись, я закрыл дверь и повернул ключ в замке. Посмотрел под ноги, на полоску света, ее снова прерывали две тени от ног. Кто-то стоял с той стороны двери.
– Как ее звали? – я повернулся к директору и сам испугался, услышав свой хриплый от испуга, каркающий голос.
– Перевертова Елена Андреевна! – Я, даже в этой ситуации, чуть не рассмеялся. Фамилию он произнес визгливым женским голосом, имя своим, а фамилию проглотил хриплым басом. Это неожиданное веселье придало мне сил, и я громко сказал, обращаясь к тени за дверью:
– Лена! Перевертова Елена Андреевна! Ты здесь?
– Да! Господи, слава Богу!! Меня здесь заперли, меня забыли! Выпустите меня! – Это был тот самый голос, который я слышал прошлой ночью. Она стояла прямо за дверью. Раздался грохот, директор упал на пол. Потерял сознание от шока. Как он потом уверял меня в первый, и главное, в последний раз в жизни.
– Выходи, ты свободна! – Сказал я, отмыкая замок и открывая дверь.
В середине комнаты стояла хрупкая девушка, казалось, болезненной худобы, с большими глазами, блестевшими из под кучерявой прически. Она запрокинула голову и рассмеялась. Этот громкий, звонкий смех отозвался эхом по всему корпусу, а потом я почувствовал волну, толкнувшую меня от порога к противоположной стене. Стекла окна в номере брызнули мелкими осколками на улицу и в лицо дунул теплый ветер.