Затишье

Крашенинников Авенир Донатович

Два солдата пересекли каменный двор к низкому сараю: легко тащили на носилках мертвое тело, завернутое в брезент. Было часа четыре утра, и от стен, от камней шел удушливый

жар. У железных тюремных ворот, открывающихся на волю, — конные жандармы. Позвякивают уздечками, цвиркают по камню подковы. Ротмистр привычно пощипывает усы.

Медлительно, торжественно раздвигаются ворота. Вжик! — шашки наголо. В серых под цвет камня халатах с желтыми бубновыми тузами, с котомками на спинах валят уголовники. Пересыпчатый звяк ножных цепей.

— Солнышко встает, солнышко! — размахивает длинными руками старик, голый череп его розовеет.

Далеко видна наполовину синяя, выбритая, наполовину черная, волосатая, голова Андрея Овчинникова. Он глядит туда, в сторону Мотовилихи, всем своим вдруг постаревшим лицом. Шевелятся губы его, ходит под бородою кадык.

Жандармы и солдатская команда выравнивают уголовников в колонну, по шестеро в ряд.

В ворота выгоняют политических. Сначала их вроде бы немного. Однако бегут струйки, сливаются, образуются ряды. На ногах цепей нету, головы не

обезображены. Но на спинах такие же бубновые тузы, такие же котомки со сменкой белья. Среди уголовников шуточки, смех, а то и причитания, а эти молчат, жадно, пытливо приглядываются друг к другу, впервые соединенные дорогой. Бочаров распахивает халат, привстает на носки; ноги хлябают в кожаных котах; дышать трудно, словно горло забито паклей. Над Мотовилихой огнистые волны. Они колеблются, сливаются в тяжелые валы и едва уловимо гудят, будто далекие колокола.

Острая слезинка прорезается в уголке глаза. Коленями бы стать на пыльную дорогу и оплакать эту пермскую землю. Оплакать первую горькую свою любовь, оплакать надежды, которым не суждено было сбыться… И поклониться бы этой земле за то, что на ней встретился с Александром Ивановичем Иконниковым, сроднился с Мотовилихой; за то, что морозы, ветра и зной этой земли укрепили и возвысили его душу в любви и ненависти; за то, что здесь открылись ему истоки той дороги, с которой он никогда не свернет.

Он выпрямился, напрягая чутье: нет, не прощальными колоколами — вещими пушками гремела Мотовилиха.