Затишье
Шрифт:
— Чистая демагогия! — С этими словами ротмистр поднялся. — Мы обещаем нашему народу победу, и величие, на немцев это всегда производило впечатление.
«Ты еще подивишься, мой милый, — думал Винфрид, провожая Бретшнейдера до дверей, — когда у тебя заберут людей и перебросят неведомо куда — то ли на Украину, то ли в Аррас, — да и сам ты еще можешь пасть смертью храбрых, может быть, на Пьяве, а может быть, на Ла-Манше».
Винфрид поднял телефонную трубку и приказал Понту пригласить друзей на чашку кофе к четырем часам — на этот раз не для того, чтобы слушать рассказы Бертина о его переживаниях
— Поднимитесь ко мне, — сказал Винфрид. «Что там могло случиться? — подумал он. — Может быть, солдаты чужой части забрались в водочный склад, а строгие блюстители нравственности опасаются, что дело не обошлось без участия наших вестовых?»
Когда унтер-офицеры рассказали о самоубийстве нестроевого солдата Игнаца Наумана в коридоре подвала, лицо Винфрида окаменело.
— Я не ослышался? — спросил он строго официально. — Самоубийство в квартире его превосходительства?
— К сожалению, да, — ответил Гройлих.
— Безобразие! — сказал молодой офицер сквозь зубы, и вдруг в нем поднялась вся ярость, накопившаяся в душе за последние недели, когда он слушал рассказы Бертина. — Не могли присмотреть за парнем! Повеситься на наших телефонных проводах! Мало здесь, что ли, отхожих мест!
Гройлих взглянул на возмущенного молодого офицера, который думал не об отчаянии и страхе смерти, мучивших бедного парня, а, по-видимому, о неприличии его поведения.
— Уверяю вас, господин капитан, никто из нас не подозревал о его намерении. Иначе мы не отпустили бы его одного. Бертин сказал, что он сам с удовольствием проводил бы беднягу до ретирада.
Винфрид между тем взял себя в руки.
— Черт возьми! — сказал он. — Хотя мы-то не причинили ему никакого вреда, все равно не оберешься неприятностей. От дяди моего нужно все скрыть. В его квартире, прямо под его комнатой, — история! К счастью, у комендатуры будет дел по горло, Бретшнейдеру придется докладывать в Мюнстер и его превосходительству Щиффенцану совсем о другом.
Фельдфебель Понт взглянул на часы.
— Если господин капитан хочет повидаться с членом военного суда…
— Сохрани бог, — ответил Винфрид. — Когда он высидит акт об этом происшествии, он и сам доложит мне. Была бы жива моя старая бабушка, — прибавил он, очевидно стараясь успокоиться, — она весь подвал прокурила бы можжевельником, чтобы спугнуть блуждающую душу с того места, где она совершила грех.
— В таких народных верованиях давно прошедших времен всегда есть разумное зерно, — сказал Гройлих, — хотя это разумное теперь продолжает жить лишь как суеверие.
— Пусть Познанский займется унтер-офицером, — приказал Винфрид, — который избил того дурня. Боже ты мой, чего захотел! Говорить с русской делегацией! И надо же было, чтобы нам об этом стало известно, гром его разрази!
Гройлих доложил, что, по мнению юристов, обвинение, выдвинутое против Клоске, не произведет особенного впечатления на суд. Этому солдафону зачтется двигавшее
— Так или иначе, — сказал Винфрид, — напишите заявление и возможно скорее дайте его мне на подпись. Как только на нем поставят штамп и пришьют к делу, с эпизодом будет покончено.
— Кстати, докладываю господину капитану, что четверть часа назад получено известие, будто бы Антанта решила не признавать петроградское правительство, не участвовать в так называемом заключении мира. А Соединенные Штаты намереваются двинуть на красных из Владивостока японский корпус.
— А что делается в Могилеве? — спросил Винфрид после короткой паузы.
— О-ля-ля! — ответил Понт на французский манер, как во времена их пребывания в монфоконском замке. — Новый главнокомандующий действует энергично, господину Крыленко пальца в рот не клади.
— Браво, — обрадовался Винфрид. — Тогда, пожалуй, свяжите меня с генералом Клаусом. Я хочу спросить, вызвать ли дядю или пусть себе спокойно сидит в Висбадене. Все эти Клемансо, Бальфуры, Вильсоны хотят, видно, заставить нас решиться на последний ход. Открыть полонез.
— А русские могут бросить на чашу весов более двух миллионов убитых и отказ от всякого обогащения, — подчеркнул Гройлих.
— Да, если бы убитые имели право голоса, как говорит наш дальновидный Бертин, — заключил разговор Винфрид. — Все эти гриши, кройзинги и как там их называют, все его товарищи-землекопы.
— Да хотя бы этот несчастный Игнац, — дополнил Понт и, щелкнув каблуками, вместе с Гройлихом вышел из комнаты. Винфрид тотчас же принялся за свежий бюллетень, врученный ему Гройлихом.
А тот, спускаясь по лестнице в свой подвал, чтобы установить связь с Клаусом, бормотал про себя:
— С Клоске левые разделаются лишь тогда, когда и у нас появятся солдатские советы. Только они дадут слово Бертину.
Такой фабрикант и помещик, как Тамшинский, разумеется, располагает обширными сараями и конюшнями еще с тех времен, когда сани, кареты и фаэтоны с высокими колесами были единственно возможными средствами передвижения по плохим дорогам царской России. Сараи были ярко освещены тремя карбидными лампами. Шоферы его превосходительства Лихова давно уже соорудили на массивных козлах нечто вроде помоста, на котором производят необходимый ремонт автомобилей. Шофер Корш и два его помощника, без мундиров, в шерстяных джемперах, копошатся под машинами и возле машин; пахнет трубочным табаком, смазочным маслом и бензином, на стенах прыгают тени людей.
Когда к конюшне подошло маленькое общество — узнать, почему не подан автомобиль, который должен был в пять часов забрать сестру Берб, шоферы хотели стать во фронт, но Винфрид остановил их жестом.
— Только без церемоний, ребята, мы ведь пришли не для того, чтобы помешать вам, — как раз напротив.
Шофер Корш, черноголовый и коренастый, вынырнул из-под машины.
— Сломалась ось, — сказал он, — вот и остановилась наша машина. Видите — раздвинула передние ноги, словно такса. Если бы застигла нас такая беда посреди леса, где рыщут голодные волки…