Затворник
Шрифт:
Заслышав шум и крики, быръя оставил свои дела и выглянул из шатра. Он увидел, как кругом мечутся и орут толпы людей, конных и пеших, как носятся напуганные криком лошади. Злыдень подбежал к первому попавшемуся ыкуну, схватил его за грудки, встряхнул и приказал отвечать: что твориться?
– Беда! Беда, могучий герой (а именно так - "могучий герой" переводится слово "быръя") Стреженские полки кругом!
– А!?
– воскликнул могучий герой - Говори, что ты видел!
– Ничего не видел! Ратайское войско разбило сторожевой отряд и идет сюда!
– Чт-о-о-о-о!?
– заревел злыдень - А ну беги к барабанам, пусть бьют тревогу! Быстро!
Быръя швырнул табунщика в ту сторону, в которой должны быть
– Всем стоять! Всем стоять!
– кричал колдун - Всем приказываю стоять!
Но бесполезно! Силы, которую хозяин давал колдуну-маре для всяких поручений, сейчас у него не было, собственная власть злыдней днем умалялась. А главное - страх поразил и его.
Даже злым демонам ведом страх, а в человеческом облике - и подавно. А уж память у них тем более хорошая. Кем бы злыдень не был - возрожденным ли к жизни слугой Ясноока, или заново вызванным с той стороны духом, или человеком, душу которого темные силы превратили в призрак, но он помнил все. Какая-то общая память соединяла всех злыдней, старинных, вчерашних и нынешних, словно общая память Цариц волшебной долины - только извращенная и изуродованная; как память самой Земли, что доступна величайшим мудрецам, но обезображенная, обугленная, искалеченная великой Тьмой. Злыдень сохранил воспоминания - свои, или своих предшественников - о том утре, в которое закончились Позорные Годы. Пережитый тогда ужас был для колдуна-мары знаком и жив - и снова завладел им.
Потому-то злыдень не был сейчас тем грозным повелителем, которого знал ыканцы - он был лишь человеком, которого охватил страх. Он бегал взад и вперед, крича бессмысленные призывы, отдавая бесполезные приказы. Если теперь кто-то из ыкунов и слушал его - то лишь когда быръя хватал пробегавшего мимо за шиворот, но вырвавшись - тут же забывал, и бежал дальше. Никто не обращал внимания на повеления, еще полчаса назад бывшие для всех непреложным законом!
Еще была возможность - садиться в седло, и мчаться в другой лагерь, к другому злыдню, чтобы тот успел принять меры у себя, и не дать панике поразить оставшееся войско. Это еще могло бы изменить многое - но быръя был слишком испуган и растерян. Он решил, что предан хозяином, как тот предавал, рано или поздно, всех, кем повелевал. Как степняки, вместе с их каганом, были обречены оказаться преданными и оставленными, но в свой срок. Демон не подозревал, что срок этот настанет так скоро, и тем более, что его самого, злыдня, хозяин принесет в жертву вместе с остальными слугами...
Злыдень выхватил из орущей бестолковой толпы одного степняка, отхлестал его по бледным щекам, и закричал:
– Коня мне! Приведи коня!
– А...
– крикнул ыканец
– Коня!
Два испуганных взгляда встретились глаза-в-глаза. Мгновение двое стояли, замерев, второе мгновение, третье... Потом табунщик сбросил со своих плеч руки злыдня, и попятился назад, неотрывно глядя на великого полководца, мага и мудреца, грозу Великой Степи. Злыдень с хрипом выдохнул. Из-под его ребер, из самой печени, торчала кинжальная рукоятка. Ноги быръя подкосились, и он, будто сворачиваясь в падении в комок, осел на землю. Степняк глянул на него еще раз, пробормотал охранную молитву, и побежал прочь.
В полчаса стан вблизи разгромленного Чернова Городища опустел. Брошенные быки ходили между пустых юрт и кибиток. Потрескивали недогоревшие костры. Аромат баранины, который разлетался от них, быстро сменялся вонью горелого мяса.
4.7 СВЯЩЕННАЯ НОЧЬ
Быстрый по приказу князя взял двадцать лучших наездников, переправился через Сонную
Полк подошел с Чернову Городищу. Месяц с боярами осмотрели лагерь, и только плечами пожали - все было так, как было, но поверить никто не мог даже своим глазам. Рассветник с Клинком к тому же обнаружили заколотого военачальника, в котором без сомнения признали бывшего злыдня. Рубец от ожога на его челе был старым, значит, рассудили витязи, "сбросить кожу" он не успел, и умер злыднем.
Смирнонрав тогда послал еще разведчиков вдогонку орде, на полдень, и на восход. Ответ отовсюду был прежний: ратаи везде находили следы вражеского нашествия, разгромленные поселки и брошенные лагеря, следы же самих врагов, толпами и порознь, уводили в степь. Наконец в лагерь вернулся последний отряд. Кроме разведчиков в нем приехали двое связанных ыкунов. Загнанные кони пали под ними в голой степи, и оба табунщика прощались с жизнью, когда их встретили ратаи. Они-то и рассказали перед сбором дружины, как было дело.
Ликования не было. То, что вся страна могла избавиться от смертельной угрозы одним скоротечным сражением, казалось таким невероятным, что никто в дружине еще как будто не смел радоваться. Осознание приходило лишь со временем - осознание и облегчение. Оно приходило, когда человек, ночью еще видевший тревожные военные сны, проснувшись наутро убеждался, что вчера было не в грезах, что удивительное спасение не привиделось, что все действительно позади...
Смирнонрав велел десятку расторопных отроков брать обоих пленных, и к вечеру быть с ними в Каяло-Брежицке, чтобы там, перед всем миром, они повторили свой рассказ. Также приказал передать Стройне - с величайшим почтением - голову Мудрого для прощания, и головы других витязей. Сам князь поехал на восход, взглянуть на Каиль и прочие города той стороны.
Пепелище Каили черной шапкой торчало на вершине бывшего городского холма, а ныне - кургана. От города осталась огромная груда угля, завалы потухших головешек. Думать нечего было кого-то там разыскивать.
Рассветник поднялся на восходный склон холма, и встал здесь, в нескольких шагах от края пожарища. Он смотрел на угли, словно чего-то пытаясь углядеть в них. Рядом молча стояли Коршун с Клинком и оба братья-дубравцы. Князь и Месяц сидели в седлах поодаль. Дружина ждала у подножия вала.
Рассветник опустил глаза...
– Молний, да?
– спросил его Коршун.
Рассветник кивнул головой.
– Да.
– коротко сказал он - Здесь наш брат погиб...
Он повернулся и зашагал с холма.
– Проводим его, может...
– сказал Коршун, нагнав по склону названного брата.
– Нет!
– сказал Рассветник - Нет... Его погребальный костер давно отгорел. Вот он - смотри!
– он показал рукой на пепелище - Здесь вот он и горел! Само Небо оплакало нашего брата, и пропело над его костром! Пойдемте, братья!