Заулки
Шрифт:
– Перестань. Ну, перестань же!
Легкое, сухое тело наконец перестает дергаться и извиваться. Серый смотрит на Димку, как будто видя его впервые. Он начинает говорить не сразу. Сначала ладонью поправляет челочку. И вдруг до Димки, еще прежде, чем Серый открывает рот, доходит – этот парнишка выброшен на встречу с ним из другого мира. Совсем другого, непонятного для Димки и, может быть, смертельно опасного, враждебного, далекого, как другая планета.
– Да ты, Студент, сообразил, почему Чекарь тебе дал поиграть, а? Чего ради он тебе восемь макух отвалил?
– Ну… – мнется Димка. – Ты же видел,
Серый дергается, чешет впалый.живот, задрав рубаху, – он уже отсмеялся и всем видом показывает, что больше у него нет сил.
– Уважает… Чекарь – голова. Не фрей небитый какой-нибудь. Я тебя продал, а он купил, понял?
– То есть как?
Димка вспоминает рассказы о проигранных в карты, прочую всякую жуть… но нет, тут дело не в этом.
– Ты про всякое это рыжевье, про золото, мне рассказывал, а? Ну, какое твой хозяин бывший прячет? Квартирный. Как его – Георгий Евгеньевич? Ты что ж, думаешь, я такую люксу мимо уха пропущу? Ты же мне наводку дал.
Димка как стоял, так и садится на свою постель. Зимним болотом веет от лужи на полу. Он прислоняется спиной к выгнутой стенке – где-то там за ней печь, и штукатурка, змеящаяся трещинами, хранит тепло. Мысли в нем бьются, толкутся, и главная среди них: влип. Впрочем, почему влип? Ну, сказал. И все. И пусть они на этом успокоятся. Он сказал без умысла, его совесть чиста, и если от него больше ничего не требуется, пусть все так и остается.
– Теперь ты Чекарю нужен, – продолжает Серый. – Ты ему теперь сигналишь.
Нет, не оставит его в покое. Но есть еще выход.
– Да, извини, приврал я, – говорит Димка. – Честное слово, приврал. Выпил, и вот… сам понимаешь. И с дочкой у меня ничего не было, с Наташей.
Серый приподнимается и, оперевшись о локоть, рассматривает Димку. Многое, ой, многое перевидал Серый на своем небольшим веку. Подвагонная пыль въелась в его лисье сухонькое личико. Тусклый свет всяческих малин и детприемников навел серую краску на щеки. Многое видел и Димка, да только в другом мире, и в умении распознать ложь и правду, в умении читать книгу жизни ему, стихотворцу, не сравниться с этим парнем. Сквозь цветное стеклышко воображения смотрит Димка на людей. Вот только сейчас увидел он подлинный цвет Серого, да и то ненадолго, еще играет в нем искра надежды – не продаст его Серый окончательно Чекарю, все-таки вместе в жарилке мылись, вместе в «щели» бенедиктин пили. Кореша все же какие-то.
– Ну, насчет дочки ты, конечно, приврал, – соглашается Серый. – Это я знаю. Тут ты крепко чернуху раскидывал. Но про рыжевье – нет. Уж больно хорошо расписал, как он живет, твой хозяин. У такого золотишко и камешки должны быть немалые. Не может быть, чтоб он стулья привез от этих фашистских буржуев, а золотишка не нашел. Знаю таких, знаю… Нет, Студент, ты уж не крути на сторону.
– Ну, хорошо, хорошо, – соглашается Димка. Потрескивает в нем все еще искорка надежды, старается высветить спасительный выход.
– Ну, допустим, есть. Ну, и что дальше? Мало ли у кого что есть? Чем я тут могу помочь Чекарю?
– А это уж Чекарь тебе скажет, – спокойно говорит Серый. – У него на то голова.
– Ну, какой из меня ему толк?
– Он же говорил – словами возьмет. Небось не пошлет тебя на вскичку. Тут с тебя толку в самом
Серый не спускает взгляда с Димки. И голос его звучит ласково, совсем по-дружески.
– Тебе, что ли, жалеть его, хозяина? Он что, с тобой хорошо обошелся? Да он самый настоящий буржуй, позор народа. От такого отобрать – одна лишь польза государству. Ты что, не соображаешь, Студент? Книжки читаешь – можешь мозгами раскинуть!
Молчит Димка, прижался спиной к теплой штукатурке, глубоко ушел в одеяла. А искорка погасла вовсе, и мысль подсказывает одно: не отвертеться. Остается бежать. Улучить минуту и бежать подальше.
– И убежать тебе некуда, – говорит Серый, глядя на Димкино лицо спокойно, с какой-то даже извинительной полуулыбочкой. – Ну, куда ты денешься? Учебу ты не бросишь, значит, Чекарь тебя всегда найдет. Да он тебя где хочешь найдет. От него не уйдешь с таким должком.
Еще одна слабая вспышка надежды:
– Слушай, Серый… Ну, допустим, допустим. Все вы сделали, все хорошо. Что, Евгений Георгиевич не догадается, откуда вы взялись? Да сразу же за меня и возьмутся… Это ж я свою голову подставлю. А через себя и вас.
Серый кривится – ну что за глупые мыслит этого очкастого. А еще студент!
– Ну, догадается он, и что? К кумовьям побежит? На Петровку? В мусорню сунется? Что он, не соображает? Его спросят: а откуда золотишко-то у вас, дорогой товарищ? Дайте-ка описаньице, что, какое, кому принадлежало, почему не было раньше сдано? А если вывезено из дальних и чужих мест, то почему не заявили о такой находочке? А еще начальничек… Да никогда он не побежит. А кроме золотишка ничего Чекарь брать не будет. Зачем? Со шмотьем засыпаться легче. Нет, Студент, дело чистое, аккуратное, красивое дело. Такие Чекарю всегда нравятся.
– Слушай, Серый, – хватается Димка уже за последнюю возможность. – Ну, ты скажи Чекарю, что соврал я. Ну, выручи, а? Ты же понимаешь – не могу я. В одной комнате, кореша мы с тобой!
Димка говорит и сам себя презирает за этот жалобный тон. Серый слушает, надув щеки, с видимой скукой на лице. Выждав, когда Димка кончит, еще с минуту размышляет.
– Ну, а мне-то с чего жить? – спрашивает он. – И мне хрустики нужны. Да и без авторитета не проживешь. Чекарь уважать должен за то, что котелок есть. – Он постукивает себя по легкой, звонкой головке острыми костяшками пальцев. – Не мелкая же я сявка. Нет, Студент, это ты зря. Это у тебя пена одна, а ты остудись, раскинь варилкой – дело толковое. Я это сразу сообразил, еще возле вокзала, когда ты мне пел там. – Он откидывается на одеяла, зевает. Я тебя, конечно, понимаю, – говорит он участливо. – Но и ты меня пойми. Нечего было петь за стаканом. Я сразу ухо навострил. У тебя своя линия, у меня своя. Да я же тебе не враг. Оно и для тебя лучше. Чекарь не только должок спишет, он еще подкинет пару макух на студенческое твое сиротство. Еще благодарить будешь. Нашел о чем нерву тратить. Плюнешь и забудешь.