Завещание фараона
Шрифт:
А об этом давно думала его тетка, царица Нефертити. У нее была трехлетняя дочь, и владычице Та-Кем вовсе не хотелось, чтобы дорогу к трону ей перебежал этот «эллинский выродок». Ах, если бы у Агниппы родилась дочь! Тогда, как старшая, царевна Бекарт бесспорно имела бы право занять престол. Но мальчишка!.. Этого всегда и боялась Нефертити, преследуя сестру. Соперника для Бекарт! Тем более дочь ее — ну чем не будущая царица! — пошла вся в мать. Красотой, умом, лукавством и — увы! — беспощадностью. А может, на последнем сказалось воспитание?.. Кто знает!
Нефертити
Увы, у Нефертити пока не было возможности нанести наверняка рассчитанный удар. И Мена, и Агамемнон окружили неусыпным вниманием Агниппу и Ирихита. Вокруг молодой мамы и царевича постоянно находились самые проверенные служанки и самые верные рабы — не говоря уже об охране. И Нефертити решила, с присущим ей упорством, ждать удобного случая…
Так прошел еще год. Ирихит учился ходить и уже сказал первое слово: «мама».
Агниппа светилась от счастья и, кажется, становилась все прекраснее с каждым днем. Материнство действительно очень шло ей. Атрид тоже души не чаял в ребенке, часто брал его на руки, разговаривал, гулял по саду. Часто они все втроем, расстелив хлену на траве где-нибудь на одной из лужаек огромного царского сада, играли и веселились, болтали и мечтали… например, о сестренке для Ирихита. Или братишке.
Так что, когда молодые царь и царица полностью посвящали время друг другу, с Ирихитом оставался Мена, который с усердием доброго дедушки ухаживал за мальчиком. Можно сказать, по-своему он был больше всех счастлив.
Внезапно это счастливое семейное благополучие разрушила Персия. Она и без того частенько тревожила восточные полисы греков, но на сей раз, накопив сил, без объявления официальной войны ее флот двинулся к Эолии[3], и цари тамошних полисов один за другим слали гонцов к Агамемнону с тревожными сообщениями, умоляя поспешить с помощью. И снова готовились триеры к выходу в море, снова были запряжены боевые колесницы и лучшие кони грызли удила. Снова были начищены мечи, наточены копья, снова прощались близкие и лили слезы женщины…
Среди этих женщин была и Агниппа. Со слезами подала она блестящий боевой шлем Атриду, а муж нежно привлек ее к себе и обещал скоро вернуться. Наказал беречь сына и себя саму, поцеловал жену и вышел. У крыльца уже ждал конь.
Мена ехал с царем. Он был очень опытным воином, и Агамемнон рассчитывал на него. К тому же место первого советника всегда при государе…
Агниппа оставалась полновластной хозяйкой дома, семьи, города и страны.
И это молодую женщину нисколько не радовало.
Взревели трубы, приказывая фалангам строиться для похода. Впереди пехоты двинулись боевые колесницы.
Агниппа выбежала на крыльцо и замерла, вглядываясь в уходившие строем войска.
— Возвращайся, Агамемнон, я буду ждать тебя! — крикнула она вслед.
Всадник
— Я вернусь, любимая, я вернусь скоро! — крикнул он — и галопом помчался вперед, обгоняя фаланги.
Насколько труднее уезжать, когда тебя ждут любимые люди…
Агниппа осталась одна — у престола Эллады.
Не было рядом ни мужа, ни Мена.
И в далеком Египте Нефертити решила, что дождалась своего часа.
Послы из Фив помчались в Финикию, в Тир — и Бел, как и прежде, не посмел ослушаться солнцеподобную владычицу Та-Кем…
Однажды солнечным утром один финикийский корабль вышел из гавани Тира в Афины. Целью его было похищение греческой царицы и, если возможно, царевича — ни больше ни меньше. Нефертити на сей раз сделала ставку на финикийцев, поскольку знала их хитрость, коварство, изворотливость — и высокую скорость их кораблей.
И вот через неделю после своего отплытия финикийский корабль бросил якорь в Пирее.
Под видом купцов финикийцы вынюхивали, высматривали и выслушивали все что только возможно о царице и ее окружении. Месяца через полтора у главы их миссии сложилось полное представление о расстановке сил при греческом дворе.
У царицы было очень мало свободного времени, она не выходила за пределы дворца и занималась лишь государственными делами — и, конечно же, делами по дому.
Финикийцам надо было найти второго Ипатия — причем на сей раз человека, который не только был бы знаком Агниппе, но и не имел бы с ней личных счетов. В противном случае разве она доверится ему? Разве пойдет с ним куда-то? Ибо, учитывая, как охраняли возлюбленную жену Агамемнона, силой похитить ее из дворца или же тайно выкрасть было невозможно.
Оставалось рассчитывать лишь на хитрость. На то, чтобы Агниппа сама пошла в нужное похитителям место.
Значит, сообщник финикийцев должен быть ничем не скомпрометирован при греческом дворе. Должен находиться там на хорошем счету.
И должен любить — очень любить! — золото.
Царь Бел сказал капитану перед отплытием, что если возможному пособнику понадобится убежище от гнева Атрида, то его, а при необходимости и его семью, следует забрать с собой в Египет. Солнцеподобная просила передать, что одарит смельчака поместьем под Фивами, золотом и рабами, где он сможет жить в свое удовольствие.
Разумеется, к себе на службу владычица Та-Кем такого человека взять не пообещала — кому же нужен тот, кто способен предать за деньги? Однако роскошь и высокое положение ему в Египте были бы обеспечены.
И все знали, что Нефертити всегда держит свои обещания, даже брошенные вскользь.
Итак, финикийцы искали. И, поскольку подлецы всегда и везде найдутся, нашелся и тут — царский казначей Кнопий. Этот хмурый одинокий человек, невысокий и неприметный, действительно себя не жалел ради денег! На него и обратили внимание люди Бела, и, после соответствующей обработки, он согласился попробовать доставить им на борт Агниппу.