Завещание мессера Марко (сборник)
Шрифт:
Среди посетителей трактира послышался ропот, женщины заплакали, некоторые мужчины возмущенно возвысили голоса.
Расшвыривая столики, Бао встал так, чтобы свет лампы падал на его рябое лицо.
– Я – Бао Второй и зовусь так потому, что мой старший брат был Бао Первый, и его сварили в котле с маслом за лихость в свободном ремесле. Что, узнали меня? Кто узнал, пусть расскажет обо мне тем, кому не хватает учености. Так вот, если хоть один из вас вздумает улизнуть и не подчинится этому человеку, – он указал на Вэя, – то мои люди
Трупы унесли, вымыли пол. Ши Чун спрятал кинжал, распахнул дверь и шагнул на улицу. За ним медленно двинулись удрученные жители предместья, к несчастью своему оказавшиеся в трактире Вана Плешивого. В конце странной процессии, ковылявшей к каналу, посвистывая, шел рябой Бао.
– Что с ними будет, господин Вэй? – шепотом спросил Чэн.
– Им придется подождать неподалеку, в заречной деревне. Если же подготовленное нами дело будет погублено, то и срок их жизни окончится, потому что любая женщина и любой мужчина может оказаться вольным или невольным предателем.
– Но их не меньше тридцати человек, у многих остались дома дети и престарелые родители. Они же ни в чем не виноваты. Сжальтесь, господин Вэй!
– Ты воспитан святым отцом Гао – человеком с возвышенной душой. Однако ты должен знать, что неуместная жалость при совершении задуманного обернется тысячами обезглавленных бойцов, а главное – гибелью тех, кто ведет нас по пути освобождения, подобно тому как вожаки ведут за собой покорное и глупое стадо овец. Прощай, Чэн, пожелаем друг другу удачи.
– Прощайте, господин Вэй, – прошептал юноша.
Печальная Хун-тао, накинув платок на голову, подошла к нему и тихо сказала:
– Наверно, мы больше не увидимся. Ты тронул меня своими песнями, Чэн-весельчак, но, видишь, случилось такое несчастье…
Девушка заплакала, вытирая слезы концом платка. Трактирщик сложил деньги в мешок, погасил лампы и погладил Хун-тао по плечу:
– Пойдем, племянница. Настало опасное время, теперь не до любезностей. Дай, я обопрусь на тебя, рана болит…
Когда девушка и трактирщик Ван ушли, Чэн закрыл дверь, подпер ее снаружи палкой и посмотрел вверх, на звезды, светившие сквозь дымку весеннего тепла.
Тревожное волнение в его душе сменилось грустью. Он стоял, прислушиваясь к затихавшему шуму предместья, и вспомнил стихи:
Круглый обод луны показался на Млечном Пути, Мириады фонариков блещут на улицах неба, Драгоценные свечи в высокой зажглись пустоте, Благовоньем наполнили мир свечи дивные те.Подумав о том, что сегодня он не успеет войти в городские ворота, Чэн решил устроиться где-нибудь поблизости. Он перелез через высокую изгородь, вскарабкался на раскидистое дерево, а с него на крышу
Вскоре загремели барабаны, возвестившие о запрещении жечь в домах огни и выходить за ворота всем кроме врачей, идущих к роженицам.
Задевая щитами и секирами за шершавые стены, по узким улицам предместья шагали бдительные воины великого хана Хубилая.
Глава седьмая
Судя по его личным качествам, я считал, что сам он должен быть рослым и мужественным. Что же предстало моим глазам? По внешнему облику и чертам лица он напоминал очаровательную женщину.
Дом ученого Юй Го-бао находился в старом квартале столицы. Краска давно облупилась с его стен, деревянные части потемнели, черепица на крыше потрескалась, а позолоченные драконы у входа поблекли и потеряли свой грозный вид. И грушевый сад за изразцовой изгородью зарос колючими вьюнами и тамариском.
Монах Гао, окутанный войлочным плащом поверх белого халата придворного астронома, постучал в дверь. Молоденькая скромная девушка открыла ему и, низко поклонившись, проводила в комнату хозяина.
Юй Го-бао, пожилой, худощавый, с улыбкой встретил гостя и пригласил его сесть.
– Приятно видеть мудрого человека, способного придерживаться учения о середине… – говорил ученый, подавая монаху чайничек с горячим чаем.
– Это не моя заслуга, достопочтенный. Лишь воля вечного неба и терпеливое упорство моих учителей, заставивших слабовольного мечтателя усвоить некоторые из их божественных знаний.
– Вы слишком скромны. Ведь большинство людей, если им и посчастливится нащупать основы учения великого Чжун-ни, не в состоянии придерживаться их даже в течение месяца. Но разве не возвышает отречение от тщеславия, гнева, зависти и вожделений? Умеренность во всем и равновесие души при всех обстоятельствах – вот истинное счастье. К сожалению, ваш смиренный слуга лишен силы в искусстве владения собой и подвержен суетным волнениям страдающего и непостоянного людского моря.
Юй Го-бао наклонил голову, словно извиняясь за сказанное им. Монах отпил глоток чая и задумчиво произнес:
– Жить, совершая странные поступки, с тем, чтобы быть замеченным в последующие эпохи, – это то, что я не делаю. Жить вдали от мира, быть неизвестным людям и не испытывать из-за этого сожаления – на это способен только совершенно мудрый. Если в государстве царит порядок, он не отказывается от того поведения, какое считает правильным и полезным. Когда же в государстве отсутствует порядок, то и тогда он не изменяет своим убеждениям до самой смерти. Именно в этом и состоит подлинная сила!
Подошла прежняя девушка и шепнула несколько слов хозяину. Ученый поднялся, улыбаясь: