Завещание с того света

Гармаш-Роффе Татьяна Владимировна

– У тебя похвальные знания в географии, – добродушно поддел меня он, мягко улыбнувшись, и поскреб свой заросший подбородок снизу вверх, я точно так своего котика чешу.

– Что, сильно превосходят твои? – съехидничала я.

– К батюшке положено на «вы» обращаться.

– Ничего, обойдешься. Бог терпел и тебе велел.

Я знаю, Олег к моим выходкам относится снисходительно, и потому себе их позволяю. Если бы он обижался, я бы, конечно, не стала, не такая уж я вредная.

– И да вознаградит он меня за мою стойкость! – развел руки в стороны священник, усмехаясь.

– Аминь, – отозвалась я. – Слушай, Олег, а сегодня… Сегодня ничего?

– Ты имеешь в виду…

– Ну

да, послание! – нетерпеливо перебила я.

– Нет. Почему ты думаешь, что должно быть еще одно?

– Не думаю. Просто спросила.

– Мне кажется, в первом письме твой отец все ясно сформулировал. Вряд ли он захочет что-то к этому добавить. К тому же писать с того света нелегко. Господь ему помог, без сомнения.

Теперь отец Нил был серьезен. Я тоже.

– Тебе удалось найти кого-нибудь?

– Держи, – он протянул мне листок, вырванный из блокнота, – здесь и адрес, и телефон, и даже «мыло». Как мне сказали, он лучший в своем деле.

– А кто он такой?

– Частный детектив. Раньше на Петровке работал опером.

– Как ты его нашел?

– У хороших друзей спросил.

– О письме никому не рассказывал?

– Разумеется. Как договорились.

– Ладно. Я пойду.

– Погоди… Поставь свечку, Маша, за отца.

Немного поколебавшись, я проследовала за Олегом к миниатюрному иконостасу – часовенка-то была крошечной, метров двадцать квадратных, не больше, думаю. Справа от иконостаса горели свечи.

– Кто их зажигает? – поинтересовалась я.

– Иногда домашние заходят, и цветоводы наши, и Васильич. Случается, Сережа заглядывает.

– Ишь ты…

– Я тоже ставлю каждый день. И молюсь за твоего папу.

– Олег… А вдруг он все-таки жив, а?

– Душа его, вне всякого сомнения, жива.

– Я в другом смысле. В прямом.

– В этом твоя беда, Маша. Ты все думаешь, что душа исчезает вместе с телом… Но душа твоего отца рядом с тобой, поверь мне.

– Может, и рядом, но души письма не пишут!

– Так ведь папа тебе в письме объяснил…

– Ладно, я помню, – проговорила я, ставя свечку в гнездо и точку в бесплодном разговоре. – Пока, Олег, я пошла. Дела ждут.

– Постой.

– Чего тебе?

– Перекрещу тебя, дуреху…

– Я умная.

– Конечно. Умная дуреха. Иди, и да хранит тебя Господь…

Олег осенил меня крестом, а потом поцеловал в лоб. Ну прям точно батюшка…

Обратно к лазу я решила пройти парком, позади «Хрустального кораблика» и владений Васильича, дабы избежать новых встреч и вопросов. Я брела вдоль задней части ограды, задумавшись, и не заметила, как вышла на «Ёжкину поляну». Когда-то, еще малявкой, я впервые в жизни увидела тут семейство ежиков: двух больших, взрослых, и четыре колючих шарика ежат. Они потешно хрюкали и копошились в зарослях травы. Я стремглав бросилась в дом и притащила на поляну папу, чтобы он сфотографировал их… Снимки я храню до сих пор – снимки на глянцевой бумаге, отпечатанные с фотопленки по технологии прошлого века… Папа тогда же обнаружил на полянке грибы, огромные яркие подосиновики – это были первые собранные мною грибы! Я задыхалась от восторга. Мы отнесли их на кухню, нашей поварихе Любе, и на ужин ели чудесные, душистые ломти подосиновиков, громадные, как стейки, с жареной картошкой…

Потом я часто туда наведывалась, на поляну, и в грибной сезон всегда, из года в год, находила там подосиновики. А иногда мы с папой сбегали ото всех и устраивали там пикник. Расстеленное старое одеяло, походная сумка-холодильник, где вареные яйца, колбаска, помидорчики, соль – и термос с горячим сладким чаем…

Нет таких слов, чтобы передать, как я любила наши с папой пикники на Ёжкиной поляне. Как любила наше с ним на двоих уединение, разговоры о главном…

Но сейчас поляна застала меня врасплох. Нежданные слезы вскипели на моих глазах. «Папа, – пробормотала я, – папа, папочка…»

Хватаясь за ствол большой раздвоенной березы, моей любимицы, я опустилась на землю. Горе нахлынуло так внезапно и так сильно, что ноги больше не держали меня. Как же так, папа, ведь ты обещал никогда не покидать меня, ни при каких обстоятельствах! Всегда быть рядом! Охранять, помогать, беседовать со мной, папа!

…Тогда он произнес это так горячо, так убежденно, что я мгновенно поверила: даже в самом плохом случае – то есть в случае смерти – папа будет со мною рядом.

Этот разговор произошел незадолго до автокатастрофы, меньше чем за месяц, – будто он предчувствовал свою гибель… Не помню, как зашла речь, – кажется, я упомянула маму, а там слово за слово… Папа в загробную жизнь не верил, он был убежденным атеистом. Но у него имелась какая-то своя теория. Он ее не рассказывал – он просто тогда сказал, что всякая мистика есть следствие невежества человечества, пока еще не способного полностью научно объяснить мир. Но если мы не можем установить факты – это не значит, что их нет!

– Так душа после смерти существует? – спросила я в лоб. – Я что-то не пойму твои объяснения…

– Я же сказал, Машутка: человечество пока не располагает знаниями и не может объяснить целый ряд явлений.

– Вроде привидений? Так их существование не доказано. Может, это просто вранье и подделки.

– Может, – задумчиво откликнулся папа. – А знаешь, Бальзак считал, что у человека существует несколько невидимых оболочек помимо одной видимой.

– Думаешь, он прав?

– Думаю, что в этой идее что-то есть… Смотри: если у тебя есть зеркало, то есть и твое отражение. А если зеркала нет – где твое отражение?

– Не знаю, – пожала я плечами, – его нет.

– Или ты его просто не видишь? Потому что зеркало – это лишь инструмент, дающий тебе возможность увидеть себя. Но если такого инструмента не нашлось под рукой, это не значит, что и отражения нет.

– Отражение… как сказать… Это что-то вроде реакции на тебя?

– Да, – кивнул папа. – И если у тебя нет зеркала, из этого вовсе не следует, что на тебя больше никто не реагирует. В конце концов, никто не в состоянии видеть себя сам. Не изобрети человечество амальгаму, применяемую при изготовлении зеркал, мы бы никогда толком не узнали, как выглядим. Но все, кто извне, они смотрят на нас: люди, звери, звезды… И они нас видят. Они на нас реагируют. То есть в них мы тоже отражаемся.

– То есть, если зеркала нет, это еще не зна…

– Если ты больше себя не видишь, это не значит, что тебя нет, – подхватил папа.

– А если меня не видят другие? Ни люди, ни звери, ни звезды?

– С уверенностью можно утверждать лишь то, что у них нет инструмента, – прошептал он мне на ухо.

…Сказать по правде, я так и не поняла папину теорию. Наверное, он верил, что его «отражение» будет как-то существовать после его смерти… И общаться со мной. Но пока что папа никак не обнаружил себя, если не считать письма. Я по-прежнему одна и мне плохо. Это Лене я вкручиваю, что мне уже почти восемнадцать, – но чувствую я себя на самом деле маленькой девочкой, папиной дочкой, которой больше всего на свете хочется сейчас прийти к нему, ткнуться лбом ему в грудь и почувствовать на своих плечах спасательный круг его рук…