Завещание

Амнуэль Павел Рафаэлович

Качински огляделся, будто впервые увидел мир таким, каким он был на самом деле. Михаэль, обняв Ребекку, стоял рядом, а Сара чуть поодаль, они были здесь и где-то еще, и адвокат видел сейчас не только эту комнату, но – странным образом – поляну за стеной и реку под обрывом, и дорогу, по которой мчались в обе стороны

машины, одну остановил полицейский, водитель затормозил и вышел, недовольный… а в лесу в это время упало прогнившее дерево… в небе тучи, наконец, насытились влагой, и первые капли дождя упали на траву у дома, на гравиевые дорожки и черепичную крышу… он почувствовал капли на своих ладонях.

– Вы напечатали, – констатировала Сара и вышла из комнаты. Вернулась она почти сразу, положила на стол лист распечатки, и все поставили свои подписи, адвокат внимательно следил, хотел заметить, когда среди прочих возникнет подпись, сделанная зелеными чернилами… и пропустил этот момент, он поднял лист, перечитал и подписался сам.

– Нужно это официально заверить, – сказал он.

– Чуть позже, – произнесла Сара. – Сейчас мне хотелось бы побыть немного наедине.

– Да, – кивнула Селия, – я еще не вполне…

– Вы позволите, адвокат? – спросил Михаэль.

– Это недолго, – улыбнулась Ребекка. – Я вас позову.

Качински кивнул и пошел из комнаты. Они сказали «я», – думал он. – Они уже не говорят «мы», вот странно. Я. Одно целое. Может, они и имя себе придумают – одно на всех? Господи, – подумал он, – хотел бы я почувствовать хотя бы малую долю того, что сейчас чувствуют и понимают они… Он. Или она? Неважно.

Хотел бы я… Он подумал, что не выдержит, он просто умрет, если действительно войдет в это море. Хорошо, что люди в большинстве не понимают, не ощущают своих возможностей, своей сути. Мы еще не готовы, – думал он, – а те,

кому достается по жизни эта карма, понимание себя, жизнь во множестве миров… разве они счастливы? Нет, но разве они хотят быть именно счастливыми? Чего хотел для себя Стивен, когда лечил, предсказывал, чувствовал чужую боль и брал на себя страдания? Чего хотят для себя его наследники – точнее, его единственный наследник, который только теперь, получив наследство, начинает жить по-настоящему?

Нет, – подумал он, стоя под дождем и чувствуя, как тяжелые капли стекают по спине. Я не хочу. Не смогу.

Никто тебе и не предлагает, – подумал он.

Молния ослепила его, в небе громыхнуло, гроза бушевала над домом, а там, в комнате, четверо… они разговаривали или просто стояли, чувствуя друг друга, привыкая быть одним целым… и Саманта – тоже с ними? Наверно.

Качински снял пиджак, набросил на голову, это было, конечно, иллюзорное ощущение отдельности от грозы, от дождя, от всего – от себя самого, в том числе.

– Сэр! – услышал он голос Ребекки.

– Збигнев! – позвала Сара.

– Господин Качински! Вы насквозь промокли! – сказала Селия.

– Идите ко мне, – заключил Михаэль.

– Сейчас, – пробормотал адвокат, уверенный в том, что его, конечно, услышат.

Капли больше не стекали по спине. Пиджак был сухим. В туфлях не хлюпала вода. Печень не болела. Все было хорошо.

– Послушайте, – сказал он, входя в комнату, – а нельзя ли и мне… Я хочу сказать… Мне с детства хотелось побывать на Сириусе. Я никому не говорил, боялся, что засмеют, но… Это возможно?

Он не ждал ответа. Он знал, что это возможно, потому что завещание Стивена Пейтона со всеми дополнениями вступило, наконец, в силу.