Завещатель
Шрифт:
— Я…
— Ты пойдешь к ней и выполнишь мою волю.
— И она поправится? Ты обещаешь?
— Я никому никогда и ничего не обещаю. Если она поправится, тебе станет только хуже. Ты согласен?
— Согласен, — сразу же согласился я. — Но, почему будет хуже?
— Поймешь. Ты расскажешь ей сказку.
— Какую сказку? — не понял я, — и почему именно сказку?
— Хорошую сказку. Это важно. Во время твоего рассказа в ее сознание, в ее душу, если хочешь, вместе с твоей сказкой войдет тот самый фактор, который так необходим мне сейчас. Все! Уходи, делай свое дело и не беспокой меня
Только тут я, наконец, осознал, что он от меня хочет. А когда понял, то содрогнулся. И еще я понял, что никогда уже не узнаю, почему она появилась в нашем времени на целых двадцать лет раньше положенного ей срока.
Утром, когда я вышел на улицу, то увидел изо рта пар. Холодно. Перешел на зимнюю форму одежды. Вместо черной джинсы, переоделся в черную кожу, а кроссовки сменил на высокие тупоносые ботинки с красными бантиками.
Кругом люди, одетые в вывороченные наизнанку дубленки и драные пальто. Они несут веский бред. Серьезно и долго. Я тоже так хочу — пристаю к ним, влезаю в их кружок, и начинаю ораторствовать. Меня не слушают. Они поворачиваются спинами ко мне и принимаются есть ярко-синее мороженное.
Выбираюсь из кружка несерьезных слушателей, отдаю им всю наличную мелочь и иду к остановке московской моноресовой дороги.
Большой Харитоньевский переулок. Дом пять. Какие-то бомжи стараются сорвать забытый и выгоревший флаг с посольства мелкой вяло развивающейся державы. Откуда-то мне известно, что президент этой страны почетный профессор Ленинградского Университета Железнодорожного Транспорта, а окончил университет имени Патриса Лумумбы. Достаю цифровой фотоаппарат и собираюсь их заснять. Тут же откуда-то выскакивает кривоногий милиционер, в кителе на голое тело и начинает орать: «Съемка запрещена! Съемка запрещена!» Прячу аппарат и быстро ухожу, провожаемый истошными воплями: «съемка запрещена! Съемка запрещена!». Останавливаюсь, поворачиваю голову назад и вижу — бомжи уже раздевают милиционера. Снимают с него китель и стаскивают брюки, сильно пиная его при этом ногами в живот.
Вхожу на станцию. Там, на платформе, никого нет. Поезда тоже нет, а вместо поезда пара бурых лошадей запряженная в разбитую телегу на литых стальных колесах. На борту телеги приклеена надпись:
«Уважаемые граждане пассажиры! Во избежание несчастных случаев, уступайте места: хулиганам, пассажирам с оружием и людям в состоянии алкогольного или наркотического опьянения. Соблюдайте чистоту и правила общественного порядка».
Одна из лошадей уже навалила на монорельс кучу дерьма. Мужик в телеге принимает у меня проездной, запихивает его за отворот старой драной шапки-ушанки, стегает лошадей и с диким грохотом уносится прочь. Остаюсь на платформе один. Нет, не один — кругом уже какие-то люди. Они совершенно не обращают на меня внимания, суетятся и торопятся по своим неведомым делам. Знаю, что сюда их направила медкомиссия по звонку будильника…
…Проснулся я от звонка будильника своего мобильника. Обычно этот будильник у меня вообще не звонит — или не включаю его вовсе, или, если очень нужно встать пораньше, включаю, но просыпаюсь заранее. А тут он меня разбудил. Прервал
Это раньше можно было с утра выйти из дома, вдохнуть полной грудью и пойти просто фиг знает куда. Сегодня не так. Утром, когда я уже наяву вышел на улицу, то не поверил своим глазам. За ночь распогодилось — небо стало чистым, ярко светило солнце, и вообще — стало более-менее тепло.
Выхожу из гостиницы и иду в сторону метро. Почему-то очень боюсь этой встречи. Я, как когда-то, по дороге в школу, куда не любил ходить, оттягиваю время. Но тороплюсь — мне назначено. Просто отмечаю про себя все события, все детали пути, и стараюсь не думать о том, что меня ожидает.
Всякая дорога имеет привычку заканчиваться. Около больницы стояла белая «Скорая». Из нее выходила толстая женщина в зеленом халате поверх теплой куртки. Простая консультация врача стоит здесь минимум пятьдесят долларов, а один день в больнице оценивается примерно в восемьсот долларов — почему-то вспомнилось мне…
— Проходите, и не торопитесь. Можете посидеть с ней, она вас ждала и спрашивала о вас. Только недолго.
— Ваш прогноз не изменился? — говорю я, зная ответ.
— Какой еще прогноз? Вы уже задавали этот вопрос и знаете мой ответ. Нет никакого прогноза…
— Извините. Да, еще вот. Это моя визитка, я сегодня вечером уезжаю. Пожалуйста, позвоните… когда… ладно?
— Хорошо.
— Возьмите… — я протянул конверт с пухлой пачкой купюр, — может, нужно еще что-то достать? Или купить?
— Спасибо, — врач отработанным движением положила конверт в карман халата, — нет. Ничего не нужно. Вы все уже купили.
За прошедшие сутки Ольга не изменилась. Все та же сухая кожа, тонкие руки, потухший взгляд. Но при моем появлении она немного улыбнулась, а в глазах появилась какая-то искорка, которой я вчера не заметил. Или просто так хотел думать, а на самом деле никакой искорки и не было? Не знаю. У меня имелось конкретное задание, и я должен его выполнить, но боялся начать. Она мне помогла.
— Расскажи мне сказку. Только новую и необычную.
— Я уже исчерпал свой запас добрых сказок. Их и так-то не очень много было у меня.
— Неважно… Расскажи, пусть это будет жестокая сказка. Не страшно, я хочу… Расскажи…
— Хорошо. Слушай…
Я рассказал в виде сказки историю, услышанную мною от одного моего коллеги сисадмина. Не знаю, хорошая ли сказка получилась или скверная. Не знаю, не мне судить. Но ничего другого на тот момент у меня не было.
Жила-была Маленькая Ведьма. Но она не знала, что она — Маленькая Ведьма, а считал себя просто маленькой девочкой, такой же, как и другие девочки. Правда иногда она чувствовала, что не такая как все. И люди это ощущали, поэтому боялись и не любили ее. Ее любили только мама и папа, и растили как обычную девочку.
Когда Маленькая Ведьма немножко подросла, то ей стали сниться непонятные сны. Плохие и страшные. Маленькая Ведьма боялась этих снов, и боялась расти, потому что в своих снах видела себя взрослой.