Завещаю вам жизнь.
Шрифт:
Топпенау сделал быстрый подсчет. 5 тысяч франков ежемесячно — это 60 тысяч франков в год. За пять лет сумма составит 300 тысяч франков. За 10 лет — 600 тысяч.
Он встал, прошелся по комнате, остановился перед копией «Купальщиц» Курбе, висевшей на стене кабинета. Невидящим взором уставился на могучие торсы и бедра женщин.
Хм! Пожалуй, сэру Бредлею не приходило на ум, что до миллиона недостает всего-навсего каких-то 400 тысяч франков! А миллион звучит несколько лучше, чем 600 тысяч.
Впрочем, миллиона не получится. Тысяч 200 уйдут на всякие мимолетные расходы. Но и восемьсот тысяч -почти
Однако деньги можно и не класть в банк. Их можно пустить в оборот. Провести выгодную спекуляцию и мгновенно нажить капитал в несколько миллионов!-.
Топпенау поймал себя на том, что ходит по кабинету слишком быстро.
Мечты! — с издевкой над самим собой подумал он.
– распоряжаюсь шкурой медведя, которого не собираюсь никуда девать».
И тотчас все в нем восстало против подобного caрказма.
А почему, собственно, он должен отказаться от выпавшего наконец на его долю счастливого лотерейного билета?!
Кто посмеет упрекнуть его? И в чем его можно упрешь? Разве он когда-либо относился к Гитлеру и прочей компании серьезно? Он и в партию вступил случайно, если говорить честно. Случайно поехал в тридцать втором в Вену, случайно встретил фронтового приятеля, который оказался главой тамошних штурмовиков, случайно напился с ним до полной прострации и партийный билет го получил не где-нибудь, а в публичном доме. Совершен во ополоумевший от коньяка и шампанского. Рихард выписывал ему документ на ягодицах голой девки... Как ее кстати?... Впрочем, чепуха. Просто это ярчайшее свидетельство глубины нацистских убеждений графа Топеннау Рассказать кому-нибудь - умрут со смеху. Больц, например, хохотал до слез. И он же, кстати, не советовал говорить о венской церемонии. Вообще. Больц точный человек, с чувством юмора. И не предающий друзей.
будь он врагом, он давно бы довел эту историю до сведения тех, кому следует. А Больц этого не сделал- Итак, миллион франков.
Не сто, не двести тысяч, а именно миллион. Свобода.
Полная независимость от кого бы то ни было. Все дороги мира.
Жизнь!
И какой ценой?
Да если вдуматься, он не платит ничем.
Ведь если Больц и раньше работал на империю, то сведения, получаемые от Топпенау, он все равно передавал. Значит, разница будет лишь в том, что раньше деньги получал один Больц, а теперь империи придется платить и ему. Вот и все.
Совершает ли он, граф фон Топпенау, измену?
Но, во-первых, изменить можно только тому, чему ты предан и во что веришь. А граф фон Топпенау не верит в бредовые идеи нацизма, ненавидит эти ублюдочные мечты тупых лавочников, как ненавидит и самого фюрера, этого истеричного демагога, ведущего Германию и всю Европу к катастрофе. А во-вторых, если вдуматься, то подлинные интересы Германии лежат именно на пути противоборства Гитлеру. Значит...
Фон Топпенау подумал о том, что все его близкие, начиная с венской родни и кончая министерскими приятелями, в тесном кругу всегда злословят насчет фашистских бонз. Их симпатии,
Как знать, может быть, от ответа на предложение сэра Бредлея решится вся твоя судьба?
И не только твоя судьба, но и судьба нации?
Судьба мира?
Топпенау снова бросился в кресло. Эрвин Больц вне подозрений. Гитлер — это катастрофа. Будущее принадлежит Франции и Англии. Оттолкнуть протянутую руку?
Раз и навсегда обречь себя на роль нацистского хорт?
Раз и навсегда отказаться от манящей, открывшейся тебе свободы?
— Никогда! — вслух произнес он„.
На следующее утро Топпенау позвонил Больцу. Начал с пустяков. Поболтал о намерении купить автомобиль, о предстоящей поездке в имение князя Радзивилла. И только потом спросил:
— Ну как, вы решили, когда отправитесь к друзьям? В начале или в конце августа?
Больц сразу догадался, о чем спрашивает собеседник. После небольшой паузы ответил:
— Думаю, второго августа будет лучше.
— Я тоже так думаю, — сказал Топпенау. — Конечно, все отверстия должны быть закрыты. Это основная пред посылка... Так?
Он не ждал, что тон Больца может внезапно стать таким сухим.
— Извините, я занят. Могу увидеться только вечером. Позвоню сам, сказал Больц и тотчас повесил трубку.
Граф густо покраснел и поначалу возмутился.
Но спустя полчаса понял, что Больц прав. О таких вещах по телефону не говорят даже намеками. Могут подслушать.
Он проникся к Больцу еще большим уважением.
И когда тот при встрече начал с извинений, великодушно прервал юриста:
— Не надо, дорогой мой! Я все понял! Вы были абсолютно правы. Извинения обязан принести я... Итак, вы решились?
Они сидели за столиком в маленькой кондитерской, набитой публикой. На них никто не обращал внимания.
— Мое решение ничего не стоит без вашего, — спокойно ответил Больц. — Полагаю, вы это сознаете, Эрих!
Официант, шаркая, подлетел к ним, поставил на мраморный столик замороженные сливки и пирожные, графин с крюшоном. Исчез.
— Все это слишком неожиданно... — протянул Топпенау. — Ничего подобного мне и на ум никогда не приходило. Все-таки существуют определенные понятия. Например, присяга.
— Кому? — с усмешкой спросил Больц. — Вчерашнему маляру? Мне казалось, что прописная мораль не для нас с вами...
— Я говорю не о морали... Нет, вы не поймете, Эрвин!.. Несколько поколений моих предков боролись за Германию...
— Вот именно. Боролись, — сказал Больц. — Но и у нас речь идет о борьбе.
— Конечно! — сказал Топпенау. — Я только хотел знать, понимаете ли вы это? Здесь не коммерция-
— Бесспорно. Личные выгоды — второстепенное дело.
— Рад, что наши мнения, как всегда, совпадают.
— Знаете что? — сказал Больц. — Давайте поговорим, когда выйдем. Прогуляемся но городу и поговорим.