Завет внуку
Шрифт:
Двадцать два года спусти другой паломник, литератор К. Тимофеев, тоже совершил прогулку по Михайловскому и тоже нашел только две сосны: «Третья уже давно срублена, как объяснил мне настоятель Святогорского монастыря. Дерево понадобилось для монастырской мельницы…»
А еще через пятнадцать лет, в год установки памятника Пушкину в Москве, газета «Новое время» сообщила, что «в Михайловском в живых осталась только одна пушкинская сосна, но и эта смотрит настоящим инвалидом, сучья все уничтожены, зелени — ни веточки, только один большой ствол, дряхлый-предряхлый, покрытый толстой корой…».
«Эту последнюю сосну я особенно хорошо помню толстая, слегка наклоненная, со сломанной
Летом 1898 года в гостях у Григория Александровича побывал поэт С. Скиталец (Петров). Хозяин поведал ему о судьбе последней сосны: «Когда буря сломала ствол последней сосны и остался только ее высокий остряк, и увидел, что она сделалась опасной для людей, и с болью в сердце приказал срубить ее, а ствол сохранить у себя в кабинете. Перед тем как все это проделать, я пригласил фотографа и заказал ему сделать снимок».
Было несколько отпечатков снимка: один остался в Михайловском, другой подарен Осиновым в Тригорское, третий послан в Академию наук, а четвертый в 1899 году, в день празднования 100-летия со дня рождения Александра Сергеевича, был подарен Пскову.
По просьбе своих родственников и друзей Григорий Александрович сделал из сосны несколько маленьких брусочков-сувениров с серебряной надписью и послал их своему брату Александру, сестре Наталье — графине Меренберг, жившей в Германии, своему племяннику — сыну сестры жены И. Волоцкому, Ю. Шокальскому, М. Философовой — сестре жены Григория Александровича, а также Академии наук, Лицею и поэту К. Случевскому.
Уезжая из Михайловского в Литву, где он поселился в Маркучае, имении своей жены В. Мельниковой, Григорий Александрович увез с собой и ствол сосны, отрезав от него большой кусок и передав на вечное хранение новому хозяину Михайловского — Псковскому пушкинскому комитету. Вот этот-то кусок сосны и один из брусков с надписью и видят все приходящие в дом поэта. Эти реликвии выставлены по соседству с рукописями элегии «Вновь я посетил…».
Сегодня сувенир, принадлежавший Александру Александровичу Пушкину, находится далеко, в Бельгии, у наследников умершего в 1968 году правнука поэта А. С. Пушкина, живущих в Брюсселе; экземпляры К. Случевского и Ю. Шокальского в фондах Всесоюзного музея Пушкина. В Михайловском же хранится экземпляр М. Философовой.
А живые «три сосны» вновь стоят на своем мосте — «на границе владений дедовских». Они восстановлены нами в 1947 году. Сажали их в возрасте двенадцати лет. Теперь они разрослись, стали высокими. Им скоро уже по сорок лет будет. Две из них стоят «друг к дружке близко…». Около корней их «младая роща разрослась», а «кусты теснятся под сенью их как дети»… А третья сосна, посаженная вдали, — это «старый холостяк». С каждым годом становится он угрюмей и угрюмей, как и положено ему быть…
Когда вы проходите мимо «трех сосен», вы всегда слышите приветный «шум дерев» и не можете не вспомнить светлое имя поэта и его бессмертное «Вновь я посетил…».
Несколько лет тому назад я получил из Канады письмо от некой К. Чипман — заведующей русским отделом канадского радио. В этом письме автор сообщает, что их радио записало в Монреале интервью с канадским ученым-литературоведом Р. Плетневым о недавно обнаруженном стихотворении, приписываемом Пушкину. Краткая история этого стихотворения такова.
Недалеко от Михайловского некогда находилось старинное имение помещиков Философовых Богдановское, где поэт нередко бывал в гостях, играл с хозяином в карты и… ухаживал за его женой. Семейное предание Философовых рассказывает, что однажды Пушкин, открыв ящик карточного
Столик со стихотворением Пушкина хранился в Богдановском до революции. Он сгорел в годы гражданской войны вместе с домом, когда горели многие помещичьи имения на Псковщине. Но стихотворение это имело списки, которые хранились у членов рода Философовых, живших в Петербурге и Москве. Один из таких списков оказался после революции в Париже. Об этом узнала родственница Философовых — Н. Трубецкая, она и привезла список в Канаду, где постоянно живет и работает. Список был передан для изучения профессору Р. Плетневу — известному на Западе специалисту по русской литературе и пушкиноведению.
В своем интервью канадскому радио Р. Плетней заявил, что стихотворение это могло быть написано Пушкиным, но только вполне доказать это будет, вероятно, невозможно. Р. Плетнев подчеркнул, что стихотворение относится к категории пушкинских шуток и большой художественной ценности не имеет.
В Богдановском нередко бывали в гостях, не только Александр Пушкин, по и его отец, Сергей Львович, и брат Лев. Оба любили писать стихи в альбомы своих друзей и знакомых. По поэтическому складу, общей гармонии, словарному составу и своеобразной «альбомности» это шутливое стихотворение более похоже на творение Льва Сергеевича Пушкина, чем его великого брата. Так мне думается, когда я вновь и вновь перечитываю эти стихи.
Маленький рисунок пушкинского времени, наклеенный на тонкий старинный картон. Вверху одна под другой две узенькие бумажные наклейки в виде полосок с текстом на французском языке. Текст составлен из слов, вырезанных из какой-то книги или журнала начала XIX века. На рисунке текст.
В переводе это читается так: «Автор в роли своего героя, или Новые Земфира и Алеко».
Этот текст должен объяснять сюжет акварели. Что же изображено на ней?
На рисунке мы видим почти пустую комнату. На переднем плане большой диван округлой формы с полумягкой спинкой. На стене слева видно зеркало в узкой деревянной рамке и почти рядом с ним широкая рама, вероятно, с картиной. На диване двое влюбленных молодых людей, она и он, в довольно интимной позе, — он, как малое дитя, сидит у нее на коленях, обняв любимую правой рукой за плечо и прильнув своим лицом к ее лицу… Глаза его блаженно закрыты, уста что-то шепчут… Она, склоняясь к нему, смотрит на зрителя широко открытыми глазами, которые как бы говорят: «Смотрите, пожалуйста, сколько вам угодно. Я спокойна, он меня любит… Я с ним как «Земфира, покинувшая Алеко…» На ней малиновое платье, на плечах коричневая цыганская шаль с красными полосами. На нем коричневый сюртук, шея повязана черным галстуком.
Тишина, семейность, домашность, уют — такова общая атмосфера комнаты. А за диваном, справа, открыв двери в комнату, высовывается чья-то голова с всклокоченными волосами, с вытаращенными глазами. В ней мы узнаем черты автора «Цыган» — А. С. Пушкина.
Лица изображенных носят несомненный портретный характер. И если выглядывающий из дверей Пушкин, то кто же сидит на диване? Внимательно рассматривая миниатюру, справа, по вертикали, можно прочитать в лупу надпись «1829. К. Г.». Где же был в этом году Пушкин? Где жил, с кем особенно часто встречался, дружил?.. Кто же изображен на этой карикатуре?