Зависть богов, или Последнее танго в Москве
Шрифт:
Раз в неделю государство прикармливало своих Короленок-Станюковичей, выдавало им, нерадивым, по печатному прянику в виде большого бумажного пакета. Короленки обычно тотчас принимались потрошить пакет, нетерпеливо выгребая оттуда неизменную баночку красной икры (140 г, Дальрыба), полкило безымянного сыра, полпалки сырокопченой колбасы, коробочку сливочной помадки. Это на сладкое. Чтобы у Короленок мозги работали как часы. Слопают помадку — и за «Войну и мир».
Соня подошла к заветному прилавку. Здесь ее должны были ждать, она звонила утром, униженно частя: «Тамар Семеновна, а нельзя нам в этот раз
— Приходите, — разрешила Тамара, царица Тамара, хочу — казню, хочу — помилую, хозяйка жизни. У нее в нагрудном кармане белоснежного, до стальной крепости накрахмаленного халатика ключи от продуктового рая, от гастрономического Эдема. И все советские писатели, совесть нации, «не могу молчать» — у Тамары в розовой, пухлой, сладко пахнущей лавандовым мылом горсти.
У прилавка Соню ждала Тамарина шавка, продавщица Зинок.
— Здравствуй, Зиночка. — Соня быстро обшарила взглядом прилавок: где бумажный пакет с икрой и помадкой?
— Пошлите со мной! — Зинок поманила ее за собой, впуская удивленную Соню в святая святых, за прилавок, открывая дверь в подсобку.
Соня послушно направилась следом. Надо же! Тамара снизошла до аудиенции. Что бы это могло означать?
Тамара ждала ее в своей светелке, уютной, чистенькой, в красном углу — портрет Ю. В. Андропова в дорогой рамке с золотой прожилкой. Портрет царица повесила над столом тотчас, как только начались елисеевские чистки, как только вороватого директора главного магазина подвели под лубянский монастырь… Надо полагать, в конце всякого трудового дня Тамара хлопалась на колени перед бестрепетным ликом Ю Be, осеняла себя троекратным крестным знамением, билась крепким лбом о половицы, заклиная генсека: «Пощади!»
— Жарко, — молвила Тамара в ответ на Сонино взволнованное приветствие. — Семь потов сошло. Че эт? Книжка?
И она брезгливо, двумя пальцами взяла из Сониных рук Сережину ахинею про минское подполье, сто восемьдесят страниц в обложке цвета солдатской кирзы с неизменным уркаганом — голова обвязана, кровь на рукаве.
— Это вам от мужа, — пролепетала Соня, ненавидя себя за интонации просительницы, за пришибленный взгляд. — Это его книга. Последняя. Там автограф.
— Это че? Про партизан? — Тамара небрежно бросила книжку на стол. — Я про партизан не читаю. Я сама тут как партизан, нам ОБХСС знаете какие засады устраивает? Разве угадаешь, на какой мине подорвешься? Ничего, Тома всегда выйдет из окружения.
Соня вымученно улыбнулась. Надо это перетерпеть.
— Так че у тебя? Французы? — Тамара сняла телефонную трубку, вставила крепкий перламутровый ноготь в отверстие диска.
— Французы. Как снег на голову. Синим пламенем горим, — кивнула Соня.
— Так снег или пламя? — хохотнула царица Тамара, энергично накручивая диск. — Они уж разок спалили Москву-то, французы! В восемьсот двенадцатом! Было дело?
— Было, — подобострастно подтвердила Соня.
— Все, хватит спичками играть. Больше мы им не позволим. Валентина! — крикнула Тамара в трубку. — Салями есть у нас? Салями надо? — спросила она у Сони.
Салями! И Соня поспешно закивала, лихорадочно прикидывая, сколько может стоить это сокровище, эта пища богов.
—
— А можно? — дурея от восторга, шептала Соня, привыкшая распечатывать стандартные пачки без названия, под номером двадцать один, и выгребать потом из груды бурой трухи, пахнущей не чайным листом, а картоном и пылью, узкие острые опилки. Голова шла кругом: еще бы, перед Соней с тяжким скрежетом приоткрылись врата Эдема.
— А кофе надо?
— И кофе… Нет, мне денег не хватит.
— В зернах? Растворимый?
— И тот, и другой, и третий, — в каком-то почти хмельном чаду кивала Соня, лихорадочно пересчитывая в кошельке десятирублевки.
— Какой третий-то, вы че? — захохотала царица, швыряя трубку на рычаг.
Все закрутилось винтом, какие-то люди входили и выходили из Тамариной светелки, что-то приносили, ловко, не проронив ни звука, выгружали из коробок и пакетов овальные, ласково поблескивающие банки с импортной консервированной ветчиной, красно-канареечно-изумрудные ротфронтовские коробки со снегирем — заспиртованную вишню в шоколаде… А это индийский кофе в золотисто-коричневых широких банках… Это финский сыр «Виола» с соломенной дурой-блондинкой, щекастой, курносой…
— Денег не хватит, — бормотала Соня. О эта сладкая пытка! Взять — отказаться — уступить — взять! — У меня денег не хватит…
— А я в долг, — посмеивалась царица Тамара, зорко следя за тем, как все эти россыпи, золотые, шоколадно-копчено-коньячные, исчезали под слоями плотной оберточной бумаги. Молчаливые люди заворачивали банки и коробки в восемь слоев, туго-натуго. — Я в долг. Потом отдадите, берите!
Все плыло у Сони перед глазами. Нельзя так пытать советского человека! После спинки минтая эдакое-то роскошество. Какая изощренная пытка. Все равно что ты ползешь по пустыне, погибая от жары и жажды, облизывая потрескавшиеся губы, а тут тебе разом вливают в глотку литр холодной воды. Можно и захлебнуться.
— Спасибо, — почти прохрипела Соня, глядя на два гигантских, до краев набитых жратвой пакета, стоявших перед ней на столе.
Безмолвные люди исчезли, прикрыв за собой дверь светелки.
— Я ваша должница. — Соня попыталась поднять оба пакета. Ох, как же она их поволочет-то? Ничего, дотащит. — Должница вечная.
Тамара улыбнулась ей царственно, лукаво поджав узкие губы. Соня выжидательно смотрела на хозяйку продуктового рая. Понятно же — Соню неспроста облагодетельствовали. Что-то ей нужно, этой лисице. Что? Дочку пристроить в ГИТИС? Контрамарку на первые осенние премьеры? И Соня выбила из себя, выдавила через силу это неизбежное:
— Как мне вас отблагодарить?
— Да ну вас! — отмахнулась Тамара.
И Соня поняла. Соня ее уже отблагодарила. Тамара насладилась сполна. Зачем Тамаре контрамарки? Зачем ей фальшивые актерские страсти? Вот он, подлинный театр, «Человеческая комедия», Тамара здесь и режиссер, и зритель. Приходит затравленный проситель, только что в миллионный раз отобедавший спинкой минтая. А Тамара ему балык, икру, «Виолу». Хошь? Хошь? Хошь?! А это? Это? Это?..
И проситель сходит с ума.
Какое-никакое, а развлечение в Тамарин рабочий полдень.