Завод им. Лихоедова
Шрифт:
Токарчушкина: Тук-тук, сова.
Бутылов (катает шары из надувных людей): А он как помешанный суетится.
Флорцов (зефирится): Так же как и ты. Чем твоя-то душа лучше?
Бутылов: Я испытатель. Мне интересно десять килограмм положить, свинюшку привязать. Потом в мозгах, в кровище на-ха-ха-тываешься.
Зиченко: Патологоанатомы тоже в кишках опьяняются. Мы, мертвые, пережили такую скорбь.
Бузанулькин: Они-то ваших обгладывают. Вот резали они бы живых, святыми бы окорячились.
Шатура заливается своей кровью и не имея возможности больше держаться на ногах, пластом падает на маленького мальчика.
Божья
Бузанулькин: О небесный мой пастух,
Я подумал ты затух.
Божья Туша: Отчего же, я живой
Только труп мне твой чужой.
Бузанулькин: Что ты, боже, я не труп
Я у христа любимый друг.
Божья Туша: Христа распяли на березе,
Ах, впрочем, ты прости нас тоже.
Бузанулькин (пытаясь задобрить божество и избежать его гневца):
Да разве я могу простить?
Вас, может, мамой угостить?
Божья Туша: Пожалуй, отобедать можно;
Подайте крови, коль не сложно.
Мадмуазель Азазель (вылезает из батареи): Мой сын, мой дитятко, живой!
Бузанулькин: Мадамка, ты ложись на стол.
Мадмуазель Азазель: Неужто праздник у тебя?
Бузанькин (укладывая на обеденный стол мать): Мы все давно одна семья.
Ложись и спи, ты умерла.
Мадмуазель Азазель: Я так и думала.
Бузанулькин (Матери): Умри. (Божьей Туше): Пора.
Божья Туша принимается за мать Бузанулькина.
Божья Туша (поглаживая свой живот): Фух, я так давно не ела много.
Варите мертвецы живого.
Зиченко: Нам больно лишь одно принять:
Убита благостная мать.
Божья Туша: Ой, что-то мне нехорошо.
Скорее поднеси горшок.
Божья Туша садится на горшочек, но от резко раздувающегося живота не может ничего из себя вытащить и лопается. Из прорвавшихся несуществующих пустот появляются мертвецы с пустыми желудочками.
Мертвец с косой: Раса - визуальное воплощение богов.
Мертвец с отверстием в черепе: То-то ты и рожей распух, как голец.
Бузанулькин: А правда, что мертвые спать боятся одни? Потому они по ночам к нам и приходят, да над подушкой шуршат.
Попов: Да черт намажет, что там у этих мертвецов в головке.
Мертвец со шпагой (Люберцовской): Вы будете со мной биться.
Люберцовская: У вас слишком зауженная талия, я боюсь, вы меня не проткнете.
Мертвец с напильником: Ничего, мы как-нибудь саморезом угостимся.
Звучит "Венгерский танец ?5" Брамса. Мертвецы нападают на Люберцовскую и закалывают её своими инструментами на месте. Затем, мертвецы набрасываются на остальных, убивая всех, кроме Бузанулькина. Пока остальные мертвецы в пластическом танце наслаждаются плотью ещё посапывающих, один из мертвецов подходит к задумавшемуся Бузанулькину и надевает на него рыцарские латы.
Мертвец со щитом (заливая шлёвку киселем): Вы должны показать, что умеете фехтовать. Иначе вы будете приговорены к смертельному исходу. Смерть будет бить вам в лицо, как январская стружка. Вы начали весь этот кровеносный триумф, вам же и нести ответственность
Бузанулькин вооружается. Мертвецы привозят огромное зеркало. Бузанулькин пристально рассматривает увиденное: трупы, шахта, своё собственное уставшее лицо, развлекающиеся мертвецы и пустой зрительный зал.
Бузанулькин (начиная фехтовать): Я смотрю на свою нынешнюю жизнь, и у меня даже не хватает смелости оплакивать её - настолько тело моё одрябло и воля исстрастилась. Некогда, я со слезами носил христианский крест и меня посвящали в рыцари театрального искусства. После, напоившись разочарованием и могучей тоской по абсолютной свободе, я отринул человеческое мироздание, отрицая всю пошлость его и гнильный запах его идей. Но теперь. (Легкий, почти незаметный вздох.) Отныне я захлебываюсь в пучине максимальной грязи окружающего и не замечаю, как сам впитал всю эту омерзительную рвоту человеческого мира, которая стала, а это очень больно принять, моей единственной супругой и источником кровообращения. Я вижу, что все мои попытки вытащить себя за остатки волос со дна созданной мною же свалки, уже не помогут моему оскопленному уму или моей задушенной совести. Я утратил себя, так и не попытавшись создаться. К сожалению, от меня ничего не осталось из прежней моей жизни, ведь тот разрушительный порыв меня будущего убил и безвозвратно стер любые воспоминания и упоминания меня бывшего. И это разрушение происходит и по сей вздох. (Поворачивая голову к левому плечу.) Да будет проклят мой день (поворачивая голову к правому плечу) да будет проклята моя ночь. (Заканчивая фехтовать.) Что, однако, не позволит мне умалить со своим сожженным трупом всё то зло, что я причинил моей матери, моей возлюбленной и самому себе.
Мертвец с бутылкой кровавого игристого вина (пытаясь шутить, разбавляя атмосферу): А я вчера в постель мыло настругал, думал, очешусь за ночь, а нет, встал - всю постель некрозом запарафинило.
На Бузанулькина с грохотцом падает зеркало, разбиваясь на сотни осколков. Мертвецы поднимают по осколку и начинают млечно выстегивать из себя красную окрошку. Разлив коллективную кровь, мертвецы мастерят из неё путь наверх в виде канатоподобной лестницы. Достигнув поверхности, мертвецы навсегда покидают забытую шахту потустороннего. Их возвращение в мир живых сопровождаются следующими словами.
Голос Бузанулькина со дна небытия: Этого не может быть. Этого и не было со мной. Прощай, сознание моё. Я засыпаю и вижу сон. Спите, отсутствующие листопады. Я вижу откровение богов.
Мертвец в платочке: Что-то у меня в дупле суета примасливается. Прикройте мою душу, я на человека пойду.
Мертвецы поднимают рухнувшую стену и ей забрасывают путь в шахту. Отныне, живые, вы не сможете лишиться удовольствия лицезреть умерших.
Рабочий (колхознице): Во мне есть если не гениальный просвет, то безумный. Но именно такой безумный, который граничит с гениальностью. (Колхозница подходит к нему ближе и гладит по плечам.) Я искреннее верю в своё превосходство над другими и не считаю никого равным себе. (Колхозница страстно обнимает рабочего.) Когда-нибудь моё имя прогремит в человеческом зоопарке и я буду великодушно оценен моими потомками. (Колхозница встаёт на колени. За их спинами материнским огнём загорается красноватое изображение серпа и молота.) Так, я обеспечу себе славное бессмертие, данное мне разрывающим актом воспаленного представления.