Заводная и другие (сборник)
Шрифт:
— Сколько вакансий? — спрашивает Тран.
— Три.
— Мое любимое число, — усмехается старик.
Сквозь толстые линзы Ли Шэнь оценивает длинный хвост очереди:
— Будь оно хоть пятьсот пятьдесят пять. Нас слишком много.
— Да нас четверых уже многовато! — фыркает Лао Ся. Он хлопает по плечу стоящего впереди: — Эй, отец! Кем раньше работал?
Незнакомец, удивленный, оборачивается. Он был прежде уважаемым человеком, судя по строгому воротничку и тонким кожаным туфлям, теперь, правда, стоптанным и почерневшим от угля, который встречается повсюду на мусорных отвалах.
— Я преподавал физику. Лао Ся кивает:
— Что я говорил? Все мы тут семи
Странное, могучее, чарующее звучание. Тран скромно опускает голову:
— Ты слишком добр.
— Фан пи. [28] — Ху делает затяжку, передает сигарету. — Ты нас тут всех с потрохами мог купить. А теперь, посмотрите только, убеленные сединами, а занимаемся работой для сопляков. Да тут каждый в тысячу раз опытнее, чем требуется.
Сзади кто-то заявляет:
— Я занимал пост юрисконсульта в «Стандард энд Коммерс».
Лао Ся корчит рожу:
— Да кого это волнует, гондон собачий? Теперь ты пустое место.
Униженный, банковский служащий отворачивается. Хмыкнув, Лао Ся глубоко затягивается и отдает сигарету Трану. Ху вдруг подталкивает того локтем:
28
Зд.: Черта с два (кит.).
— Глянь! Старина Ма притащился.
Тран резко втягивает табачный дым и поворачивается. Сначала он думает, что Ма преследовал его, но потом понимает, что ошибся. Это фабрика фарангов. Ма работает на западных дьяволов, ведет бухгалтерию. Компания по производству пружин «Спринглайф». Да, «Спринглайф». Вполне естественно, что Ма, блаженно развалившийся позади взмокшего велорикши, явился сюда.
— Ма Пин, я слышал, живет нынче в пентхаусе. Прямо под крылышком Навозного Короля, — говорит Ли Шэнь.
Тран хмурится:
— Однажды, давным-давно, я его уволил. Ленивый был и воровал.
— Какой же он толстый.
— Я его жену видел, — говорит Ху. — И сыновей. Жирные. Едят мясо каждый день. Парни жирнее самого жира. Просто напичканы белками «Ю-Текс».
— Да ты болтаешь.
— Уж толще, чем мы.
Лао Ся чешет костлявый бок:
— Толще тебя даже бамбук.
Тран смотрит, как Ма Пин исчезает за дверьми завода. Что было, то было. Жить прошлым — безумие. Что у него осталось? Ни часов, ни наложниц, ни трубок, набитых опиумом, ни нефритовых скульптур божественной Гуаньинь. [29] Ни роскошных клиперов, плавно скользящих по волнам, несущих в себе богатство и успех. Он качает головой и передает остаток сигареты Ху. Тот его еще сможет разок запалить. Все в прошлом. Ма, «Три-Просперитис». Чем скорее он расстанется с воспоминаниями, тем скорее выберется из этой зловонной дыры.
29
Гуаньинь — в китайской мифологии богиня милосердия. По легенде, прежде была дочерью императора династии Чэнь.
Сзади ему кричат:
— Эй! Лысый! Очередь не для тебя? Нашелся, основной!
— Очередь?! Не смеши! — Лао Ся машет рукой на стоящих впереди. — Вон сколько народу, какая
Но остальные уже волнуются.
— А ну в очередь! Пай дуй! [30] Пай дуй!
Возмущение растет, и охранники подходят ближе к живой цепи, небрежно помахивая дубинками. Они не «белые рубашки», но голодранцев с желтыми карточками не переносят.
30
В очередь (кит.).
Тран успокаивающе поднимает руки:
— Конечно, конечно. Вот, смотрите, я уже иду. Не стоит волноваться.
Он прощается с друзьями и следует вдоль этого туловища длинной желтой змеи, пытаясь найти ее хвост.
Когда он доберется до него, всем уже будет отказано в работе.
Снова ночь в поисках объедков. Голодная ночь. Тран рыщет по темным переулкам, избегая удушливых тюрем-высоток. Вокруг и впереди бурлит, перемещается мерцающая волна котов-дьяволов. Мигают метановые фонари, горят слабо, коптят, чернят город. Жаркий бархатный мрак оплетает зловонным запахом гниющих фруктов. Сильная влажность тяжелит воздух. Духота. Темень. Пустые прилавки. На тротуаре спят актеры, словно разыгрывают сценку из истории о Раване. [31] Подобные серым горам, возвращаются домой мегадонты. Массивные тени и ведущие их неясные золотистые пятна тел погонщиков.
31
Равана — персонаж древнеиндийского эпоса «Рамаяна».
По узким улочкам прячутся дети с острыми блестящими ножами, поджидают неосторожных владельцев желтых карточек и пьяных тайцев, но Тран достаточно мудр, чтобы не стать их добычей. Год назад он их не заметил бы. Теперь же взрастил в себе необходимое для выживания чутье параноика. Эти существа не страшнее акул: предсказуемы, бесхитростны. Не они заставляют кишки Трана сворачиваться от страха. Слишком эти хищники явны. А вот хамелеоны, обычные люди, которые работают, торгуют, улыбаются так открыто и располагающе, а потом внезапно поднимают мятеж, — вот кто пугает Трана до смерти.
Он роется в мусорных кучах, дерется с котами-дьяволами за остатки пищи, жалея, что силы уже не те, иначе давно поймал бы одну из этих кошек-невидимок себе на ужин. Он тщательно исследует выброшенные кем-то плоды манго, то подносит их к старческим глазам, то отстраняет, принюхивается… Кожура пахнет ржавчинным грибом, а внутри — уже сплошь пятна заразы. Тран отбрасывает плоды в сторону. Некоторые из них еще неплохо выглядят, но даже вороны не станут их клевать. Они скорее накинутся на вздувшийся труп, чем обратят внимание на зараженный ржавчинными грибами плод.
Прихвостни Навозного Короля сгребают лопатами испражнения животных в мешки и грузят в тележки трехколесных велосипедов: ночные сборщики дневного урожая. Они с подозрением наблюдают за Траном. Тот не поднимает взгляда, чтобы не спровоцировать драку. В конце концов, на костре из ворованного дерьма ему нечего приготовить да и продать на черном рынке не удастся: Навозный Король подстелил соломку везде, где мог. Здорово было бы найти себе местечко в рядах сборщиков навоза. Такая работа — гарантия, что ты выживешь. Фабрики по производству метана — прибыльное место. Но это, разумеется, опиумные грезы. Человеку с желтой карточкой вход в подобный «элитный клуб» заказан.