Завоевательница
Шрифт:
— Я состарилась, — произнесла она и сама удивилась звуку своего голоса, но более всего тому, что раньше не говорила об этом вслух.
Эухенио выглянул из ниши, где он спал, когда возвращался домой поздно, проведя вечер в компании друзей:
— Ты что-то сказала, дорогая?
— Нет, это я так, сама с собой.
Муж вновь исчез в своей комнате. Она закончила туалет и вышла из спальни, боясь снова взглянуть в зеркало.
Месяц выдался напряженным.
Город отмечал триста пятьдесят пять лет со дня основания Хуаном Понсе де Леоном первого
Последние две недели, хлопоча с утра до ночи, она старалась держать себя в руках, что давалось ей с большим трудом. Каждое обращенное к ней слово усиливало ее мучения, хотя что именно ее терзало, осознать она не могла. В горле стоял ком, и, лишь запершись в комнате и поплакав, ей удавалось избавиться от сдавившего грудь неназванного горя. Домашние замечали ее красные глаза и рассеянность, но лишь Элена осмелилась поинтересоваться, что ее волнует.
— Вы неважно себя чувствуете? — спросила Элена, увидев, как Леонора в четвертый раз пересчитывает салфетки для званых обедов.
— Устала немного.
— Последние несколько дней выдались беспокойными. Почему бы вам не прилечь ненадолго? Мы с Бомбон закончим со скатертями.
— Да, так будет лучше.
Элена и Бомбон проводили ее встревоженными взглядами. Неудивительно — она редко соблюдала сиесту и никогда не отдыхала до обеда. Леонора задергивала шторы, когда в комнате появилась Кириака, несомненно присланная Эленой. Горничная помогла ей распустить шнуровку на платье и снять обувь, потом накрыла легким покрывалом. Стоило женщине остаться одной, как слезы снова хлынули из глаз. Леонора не вытирала их, и соленые струйки стекали по вискам. Она задремала, но пробудилась, прикусив во сне язык.
Леонора не могла объяснить причин своей печали. Естественно, ничего удивительного в том, что в шестьдесят шесть она выглядела старой, не было. Леонора прекрасно осознавала, что ее внешность изменилась давно: прежняя одежда уже не сидела так хорошо, как раньше, волосы поседели, поредели и стали непослушными. Она перешила платья в соответствии с размером и возрастом.
— Во всем виновата суматоха вокруг Понсе де Леона, — сделал вывод Эухенио. — Эксгумация — жуткая затея!
Лекции, мессы и званые ужины со знатными господами и посиделки за чашечкой кофе с их женами Леонора вынесла, но все это время ее не покидало чувство, будто она играет отведенную ей роль, когда по-настоящему хочется лишь одного — забраться с головой под одеяло.
Наутро после праздничных мероприятий Леонора,
— Хочешь, я позову доктора? — спросил Эухенио на следующий день.
— Нет, дорогой. Я просто очень устала. Со мной все будет хорошо.
— Тогда постарайся что-нибудь съесть. Откуда появятся силы, если ты ничего не ешь?
— Постараюсь, — произнесла она и закрыла глаза.
Эухенио направился в комнату Элены:
— Что нам делать с Леонорой? Я никогда раньше ее такой не видел. И от врача она отказывается.
— Прошел только один день. Может, она и впрямь обессилела. Вот отдохнет как следует и через несколько дней снова встанет на ноги.
— Она беспокоит меня.
— Давайте дадим ей время расслабиться, не будем давить на нее и посмотрим, не проявятся ли признаки болезни. Возможно, через день-два к нам вернется прежняя Леонора.
Через три дня вызвали доктора. Леонора приняла его, позволила проверить пульс и послушать сердце, но, выйдя от нее, врач не смог сообщить Эухенио, Элене, Мигелю и Кириаке ничего нового, кроме того, что они и так уже знали:
— Пульс слабый, но в пределах нормы. Пусть отдыхает сколько захочет, только почаще давайте пить.
Тетушка Кириака готовила голубиные бульоны и чередовала их с отварами на меду. Эухенио, Элена и Мигель заходили к Леоноре, но только на несколько минут: она, казалось, была рада им, но вскоре закрывала глаза и засыпала.
Через десять дней после своего добровольного заточения Леонора поднялась с кровати, оделась и, по обыкновению, села за стол вместе со всеми, только вот ела неохотно — просто ковырялась в тарелке.
— Как хорошо, что ты опять с нами, милая, — сказал Эухенио, целуя ее руку.
Я просто устала, вот и все.
Она похудела. Полные щеки ввалились, лицо осунулось, испещрившие его глубокие морщины стали заметнее, а обвисшая кожа на шее колыхалась при каждом движении. Эухенио, Элена и Мигель старались не обращать внимания на то, как Леонора вяло жует хлеб и прихлебывает херес. Беседа за столом не клеилась, так как все опасались расстроить Леонору. Она этого не замечала, крошила хлеб и попросила Мигеля налить еще хереса, от которого на ее щеках, по крайней мере, появился румянец.
Бомбон доложила о доне Симоне. Он был так возбужден, что казалось, сейчас примется прыгать и хлопать в ладоши.
— Приятного аппетита! — сказал он вместо приветствия.
— Тетушка Кириака, поставьте еще один прибор, пожалуйста, — попросила Элена, поняв, что Леонора распоряжаться не собирается.
Симон покраснел и поклонился:
— Очень любезно с вашей стороны, сеньорита Элена, но спасибо. Я уже поел. — Он повернулся к своему любимцу. — Дорогой Мигель, у меня потрясающие новости! Самый прославленный из живущих ныне испанских художников, маэстро Педро Кампос де Лаура, согласился взять тебя в ученики.