Завоевательница
Шрифт:
«Нет, надо выбраться отсюда! Я не хочу умирать!»
Кашляя, стаскивая горящую одежду, он метался в поисках спасительной тропы, какого-нибудь укрытия от бушующего пламени.
— Помогите!
«Я хочу жить! Я не могу умереть сейчас! Не здесь. Даже если моя смерть принесет свободу…»
— Мама! Мама! Помоги!
Сквозь шипение и треск огня Мигель услышал свое имя. Он с трудом поднялся на колени.
— Помогите, — прошептал юноша, силясь открыть горящие в глазницах глаза.
Вокруг выли собаки, и он уже не сомневался, что оказался перед вратами в царство
Ана ждала на крыльце касоны, вцепившись в лестничные перила. Внизу рабы хором читали «Отче наш» и «Аве Мария», как она их учила. Хозяйка гасиенды бездумно повторяла знакомые слова, всматриваясь в ночь и отгоняя страхи. В промежутках между вдохами она молила Господа, к которому так редко обращалась:
— Прошу тебя, Господи! Прошу тебя, спаси Северо Фуэнтеса!
Словно вняв ее просьбам, управляющий с шумом выбежал из тростниковых зарослей, неся в руках кучу тряпья. За ним появились Консиенсия, Эфраин, Индио, лошади и собаки. Северо миновал толпу работников у подножия лестницы и направился к лазарету. Его ноша выглядела как-то неествественно, но в конце концов Ана разглядела контуры человеческого тела. «Надсмотрщик, — подумала Ана, — поденщик». Она пошла вслед за ними. Северо положил пострадавшего на соломенный тюфяк, а Консиенсия поспешила разрезать одежду. Мужчина выглядел таким вялым и спокойным, что Ана не сомневалась — человек этот мертв.
— Мне очень жаль, — произнес муж, обнимая ее. От него разило гарью и опаленными волосами, лицо было перепачкано сажей и грязью. — Он заблудился в тростнике.
— Кто?
Эфраин зацепил шестом масляную лампу и держал ее над кроватью, чтобы помочь Консиенсии. И хотя Ана не видела сына почти шестнадцать лет, она моментально узнала Мигеля:
— Нет! Нет! Нет! Нет!
Северо держал жену, а она смотрела из-за его плеча на обугленное лицо и кровоточащие руки сына. В грязных белых одеждах, с длинными волосами и вытянутым страдальческим лицом, он был похож на Рамона в последние дни его жизни.
— Он жив, Ана. — Северо прижал ее к груди, словно пытался передать ей часть своей силы.
Ана вырвалась и подбежала к сыну.
— Сынок! — произнесла она с неожиданной для самой себя нежностью.
Он попробовал открыть глаза. С опухших губ сорвался нечленораздельный хрип.
— Нет-нет, сынок, не говори ничего. Дай мне помочь тебе.
Она плеснула воду ему на лицо, плечи, руки и ноги. Мигель был небольшого роста, лишь на несколько сантиметров выше ее, и оттого выглядел даже моложе своих лет. Он лежал на соломенном тюфяке, куда до него укладывали рабов, многие из которых умерли. Нужно найти ему другое место! Но какое?
— Как он оказался на плантации?
Северо покачал головой:
— Вероятно, думал, что ты в опасности.
Ана взглянула на изможденное, испачканное пеплом, сажей и грязью
— Спасибо, что нашли его и принесли мне — живым. — Голос у нее задрожал.
— Я послал Эфраина в Гуарес за доктором.
Она кивнула и снова полила водой руки и ноги Мигеля.
— Если я вам больше не нужен, поеду проверю поля.
Ей не хотелось его отпускать.
— А беглецы? Мы…
— Мы их нашли. Мигель наткнулся на Хакобо с Яйо и спугнул их. Лейтенант обнаружил их в канаве. Он оставил здесь на ночь пару своих солдат.
Ана посмотрела на Мигеля. Вместе с водой на его обожженную, истерзанную кожу и потрескавшиеся губы изливалось все, что она узнала о медицине и знахарстве за двадцать лет. Она вспомнила, как сопротивлялась Мэри, будто не желала, чтобы Ана прикасалась к ней. В отличие от девочки, Мигель лежал пугающе-спокойно и не шелохнулся, даже когда они с Консиенсией омыли его тело отварами и умастили мазями. Она сделала компрессы из картофельных очистков на самых страшных ожогах на лице, ушах и шее, руках и правой ноге. Срезав шипы по краям крупных листьев алоэ, Ана нарезала их дольками и прикладывала к рукам и ногам, пока Мигель не стал походить на получеловека-полурастение.
— Сейчас я мою твои руки, — рассказывала она о своих действиях.
Сын лежал недвижимо и не жаловался, хотя, должно быть, испытывал невероятную боль. Наконец он отозвался на ее голос. Если понадобится, она будет говорить с ним до его полного выздоровления.
— Ты почувствуешь холодок, — объясняла она, раскладывая листья алоэ на ноге и ступне сына.
Мигель застонал, будто от дурного сна.
— Лучше не открывай глаза, детка, — сказала она. — Я накрою их тряпочкой, чтобы кожа оставалась влажной.
Консиенсия принесла питательный отвар с лавандой и тростниковым соком. Он очень помог Мэри, когда горло у нее распухло от плача. Ане пришлось вставить палец в рот Мигеля и раздвинуть губы, чтобы по капле влить жидкость.
Консиенсия повесила шторку, отгородившую Мигеля от других пострадавших. Ана влила еще немного отвара в рот сына и снова принялась разговаривать с ним. Стоит ей замолкнуть, и он впадет в забытье. Только ее голос держал его на этом свете.
— Пей, сынок. — (Он проглотил сладкое снадобье.) — Ты дома, мой мальчик. Вот сок сахарного тростника. Выпей, прошу тебя, ради бога.
Она старалась говорить спокойно и уверенно, но скрыть отчаяние и страх, что все ее отвары и снадобья окажутся бесполезны, не получалось.
— Прошу тебя, помоги мне, Господи! Спаси его, Пресвятая Дева Мария! Помоги нам, Боже!
Этим вечером Ана впервые за долгое время молилась истово и обращалась к Богу как ревностная христианка. За всю жизнь она совершила множество грехов и ни разу не покаялась в них. Но в одном она была уверена твердо: двадцать лет на гасиенде Лос-Хемелос свели ее веру на нет и она уже больше не доверяла Всевышнему.