Завоевательница

Сантьяго Эсмеральда

— Он ходит к Марте, сеньора. И дон Иносенте тоже ходил.

Широкозадая сплетница Марта, кухарка с торчащими зубами, которая за несколько недель до рождения Мигеля переехала из комнаты на первом этаже в собственную хижину у тропинки за бараками. Ана думала, это Северо устроил ее там, но ей и в голову не приходило, что Рамон или Иносенте пользуется услугами рабынь. И тем более Марты.

Флора по-прежнему стояла на коленях, уставившись в пол, но Ана знала: горничная догадывается о ее мыслях и чувствах. Возможно, отцом каких-то детей на плантации был Рамон или Иносенте? А еще Ане показалось, что служанка, которую она отпустила, разрешив не отвечать на вопрос, рассказала правду,

отомстив за пощечину.

— Иди, — повторила она.

Спальню освещала всего одна свеча, поэтому Ана не была уверена, но ей показалось: уходя, Флора улыбнулась.

Всю ночь Ана металась, то засыпая, то снова просыпаясь, вздрагивая от потрескивания досок, от криков ночных птиц. Ей мерещились шаги Рамона и скрип веревок, на которых висел гамак. Несколько раз просыпался Мигель, начинал плакать, и Флора успокаивала и убаюкивала его. После смерти Иносенте она перестала петь малышу и начала снова, только когда прошло больше года после его гибели и Ана сменила черное платье на синее. Ана не собиралась отказываться от траура, но ее черная одежда чрезвычайно износилась. После стирки в реке и сушки на солнце черный цвет превратился в размытый грязно-серый. Когда Северо в очередной раз отправился в город, она велела ему купить черной хлопчатобумажной ткани для простых юбок и блузок, которые стали ее повседневной одеждой. Однако он привез отрез темно-синей материи и извинился за то, что не нашел черной.

— Мне сказали, ее можно покрасить, если вы захотите, — пояснил он.

Ана сшила юбку и блузу и в первый раз надела их в воскресенье, когда Рамон читал работникам отрывок из святого Луки:

— «Как уже многие начали составлять повествования о совершенно известных между нами событиях, как передали нам то бывшие с самого начала очевидцами и служителям! Слова…»

Невольники терпеливо слушали, некоторые даже с интересом, но тем не менее ерзали и барабанили по коленям кончиками пальцев, считая минуты до окончания чтения.

Они заметили синий цвет, и женщины снова начали обматывать голову цветными тканями, а в бараках по вечерам стали все чаще и громче петь и играть на музыкальных инструментах.

Когда они только приехали в Лос-Хемелос, Ана, с чувством собственника, регулярно совершала конные прогулки в самые дальние точки гасиенды. Но после убийства Иносенте она ни разу не отважилась покинуть границы плантации или вечером выйти из касоны без сопровождения. Целыми днями она по-прежнему работала не покладая рук, но ночи в Лос-Хемелосе были полны такого очарования, словно она все еще жила в Испании и читала об этом в книгах. Сидя на веранде или лежа в постели без сна, она прислушивалась к звукам, доносившимся со всех сторон: музыке и пению из бараков, беспрестанному лягушачьему кваканью, лаю собак. От унылого мычания скота в ночном мраке у нее всегда мурашки бежали по спине. Но, помимо этого, она слышала дребезжание, треск, хруст, шлепки, всплески, удары. «Что же происходит за тонкими стенами их жилища?» — гадала она. Когда Рамон ночевал дома, его храп успокаивал Ану, напоминая, что она не одна в этой глуши. И плач Мигеля тоже, пусть даже он вырывал ее из глубин сна. Ее работа здесь, говорила она себе, нужна не только для того, чтобы завершить дело предков и выполнить собственное предназначение, но чтобы продолжить род и обеспечить наследство Мигелю. Теперь, когда Иносенте умер, а Рамон скатывался в необъяснимую преждевременную старость, требовалось как-то оправдать свой отказ покинуть Лос-Хемелос, несмотря на письма от Элены, дона Эухенио и доньи Леоноры, умолявших Рамона с Аной вернуться в город.

Скрип половиц, мягкие шаги, медленный скрежет петель: Рамон вернулся домой за несколько минут до того,

как солнечный свет стал пробиваться сквозь щели в стенах. На улице Марта принялась ломать ветки, чтобы подбросить в тлеющий очаг.

Ана выпрыгнула из постели, словно под ней загорелись простыни, босиком выбежала из спальни и ворвалась к Рамону, даже не подумав, что делает.

— Как ты смеешь, — прошипела она, — изменять мне с… этой женщиной!

Свет в спальне не горел, но она разглядела силуэт мужа, стоявшего без рубашки возле гамака, услышала вздох, долгий и глубокий. Рамон находился совсем рядом, и Ана чувствовала его теплое дыхание, отдающее табачным дымом, и резкий запах пота.

— Тебе нечего сказать? — спросила она.

Рамон снова вздохнул, и Ана подумала, что он начнет спорить, извиняться, даже врать. Но муж спокойно забрался в гамак и повернулся к ней спиной.

— Оставь меня в покое, — произнес он с той же интонацией, как тогда ночью, несколько месяцев назад, когда она пришла к нему с любовью и сочувствием.

— Да как ты можешь ждать от меня… — начала она.

— Уходи! — крикнул Рамон и вскочил, словно намереваясь ударить ее.

Ана замерла, объятая ужасом. Рамон, ее веселый, нежный Рамон, повысил голос и поднял на нее руку! Ей захотелось защитить себя, свернуться клубком, как недавно сделала Флора, но в следующее мгновение она пришла в себя. В комнате напротив заплакал Мигель, и Флора принялась тихонько мурлыкать, успокаивая малыша. У Аны было такое чувство, будто вся плантация замерла и прислушивается к разговору. «Они все ждали этого момента, — подумала Ана. — Они все знали, что происходит, и ждали, когда я тоже пойму. Ждали моей реакции».

— Если еще раз решишь развлечься с этой продажной шлюхой, — сказала Ана сквозь зубы, — назад можешь не возвращаться!

Она развернулась, намереваясь выйти, но муж схватил ее за косы и потянул к себе. Он хлестнул Ану по щеке, но она вырвалась и с криком бросилась к двери. Рамон преградил жене путь, швырнул ее на пол и ударил ногой. Распластавшись, она пролетела через всю комнату.

— Это ты шлюха! — прорычал он. — Ты сука! Ты!

Защищаясь, Ана пыталась прикрыть лицо, живот, затылок, но кулаки Рамона молниеносно находили те участки ее тела, которые оказывались незащищенными. Она ничего не видела, но вдруг расслышала торопливые шаги. Неожиданно в комнате оказался Северо, сцепился с Рамоном и прижал его к стене. Рядом с Аной очутилась Флора, помогла подняться и увела в спальню. Сквозь тонкие стены, разделявшие комнаты, Ана слышала крик Рамона: тот угрожал увольнением и спрашивал, по какому праву Северо ворвался в дом. Но вскоре Рамон замолчал, и мужчины ушли.

Ана боялась взглянуть на Флору. Ночной позор превратился в унижение. Она не поднимала глаз, пока горничная вела ее к постели. Флора позвала Инес, которая выслушала инструкции и исчезла. Служанка подняла москитную сетку и помогла Ане снять порванную окровавленную рубашку и надеть свежую.

— Тихо, моя хорошая, не торопитесь, дайте Флора все сделает, — говорила служанка, а ее сильные руки накидывали рубашку хозяйке на голову, просовывали руки в рукава, убирали волосы с лица, завязывали ленты на вороте.

Ана не сопротивлялась. Закрыв глаза, она отдалась во власть умелым пальцам Флоры. Ладони и колени были содраны. Она поднесла к лицу правую руку и увидела занозу, торчавшую из подушечки под большим пальцем. Прищурившись, Флора сдавила кожу вокруг занозы, выдавливая кусочек щепки, потом уцепилась за него ногтями и вытащила быстрым рывком. Горничная придавила ранку большим пальцем и так держала, другой рукой вытирая щеки хозяйки подолом передника.

— Скоро пройдет, моя хорошая, — утешала она.