Завтра будет лучше
Шрифт:
– У меня нет знакомых мужчин, а если бы и были, мне негде доходить с ними до беды.
– Было бы желание, а и место, и способ найдутся, – изрекла Фло угрюмо. – Так где тебя носило?
– Я просто гуляла. Честное слово. Оставь меня в покое, мама. Пожалуйста!
– Вы с отцом – два сапога пара! Только задашь вам вопрос – вы сразу давай петушиться.
– А где, кстати, папа? – спросила Марджи, радуясь возможности сменить тему.
– Бог его знает! Небось только под утро явится. Что ни вечер, бросает меня дома одну и… – Фло понеслась, попав в наезженную колею.
В постели Марджи долго не могла
Прежде чем Марджи успела крепко уснуть, к ней пришел тот сон, который она уже видела много раз: о том, как однажды в детстве она потерялась на улице. Зная, что будет страшно, Марджи подумала, не разогнать ли дремоту, пока не поздно, но все-таки не захотела бороться с приятной слабостью во всем теле и позволила себе провалиться в забытье.
Дело было летом. Жарким летним утром. Сновидение начиналось с того, что Марджи чувствовала теплый ветер, обдувающий ноги. Вот она опустила глаза: да, на ней носочки и новенькие коричневые босоножки, которые мама приобрела для нее в магазине Бэттермена за сорок девять центов. Гордость по случаю их покупки – одно из ее первых воспоминаний. И вот во сне она снова радовалась этим сандаликам.
Марджи – пятилетняя девочка, мама – женщина двадцати пяти лет, очень красивая (так, по крайней мере, кажется маленькой дочке). Каким-то необъяснимым образом мать исчезает, и ребенок остается один. Поддаваясь нарастающей панике, Марджи бродит по Бруклину. Наконец поворачивает за угол и радостно понимает, что оказалась на знакомой улице. Дом совсем рядом, нужно только пройти в огромные железные ворота. Марджи бежит к ним и видит за ними Фрэнки – но не мальчика из школы, а юношу. Она с облегчением выдыхает: сейчас он ее впустит. Однако, приблизившись к решетке, она видит на его лице ухмылку и слышит щелчок. Фрэнки запер ворота, дальше не пройти. Марджи рыдает.
Ее будит какой-то шум. Сев на кровати и прислушавшись, она понимает, что издавала этот звук сама: плакала в голос во сне. «Вот дуреха!» – ругает себя Марджи. И что в ее кошмаре делал Фрэнки?.. Протянув руку, она щупает стену. Потом заглядывает через открытую дверь своей комнаты в гостиную. Видит узкие окна, наполненные светом фонарей. «Я дома, – успокаивает она себя. – Лежу в собственной постели, и мне нечего бояться. Только если я опять усну, кошмар продолжится. Надо медленно досчитать до ста».
Не успев досчитать и до шестидесяти, она все-таки заснула. Но на этот раз глубоким сном без сновидений – таким, на какой молодые люди имеют полное право.
Глава 2
По бедным улочкам Уильямсберга [2] торопливо шагала женщина. За ней старательно семенил маленький ребенок. То и дело девочка останавливалась, чтобы отдышаться, а потом трусила еще быстрее, чтобы наверстать упущенное время.
– Последний раз я взяла тебя с собой, – проворчала женщина рассеянно. – Будешь сидеть дома одна.
2
Уильямсберг –
Эта угроза не произвела на девочку особого впечатления. Монотонный голос матери, всегда повышенный от недовольства, звучал для нее как сама жизнь. Если бы он вдруг стал ласковым, малышка растерялась бы. Она внезапно попала бы из единственного мира, который знала, в какой-то чужой и потому пугающий.
– Каждый раз одно и то же! – раздраженно продолжала Фло. – Вечно ты ноешь и ноешь! – Она перешла на скрипучий гнусавый фальцет: – «Возьми меня с собой! Возьми меня собой! Я буду вести себя хорошо!»
Марджи подняла глаза на мать, не понимая, кого та передразнивает. Она не знала людей, которые так разговаривают.
Фло прочитала мысли дочери.
– Да, да! Я тебя имею в виду! Не притворяйся, будто тебе невдомек. – Горестный тон матери внушал ребенку мучительное чувство вины. С каким-то рассеянным негодованием женщина продолжала: – Ты такая же, как твой отец. Никогда вы не знаете, чего хотите. Даешь вам то, что вам, по-вашему, требовалось, а бываете ли вы довольны? Да никогда! – И далее в том же духе.
Фло не испытывала неприязни к своему ребенку. Если бы жилка ее истинных чувств высвободилась из-под затвердевших слоев тревоги, горечи и бессилия, стало бы очевидно, что она любит дочку. Просто ей больше не на кого было выплеснуть эмоции – в этом и заключалась причина ее постоянных придирок и раздражения. Марджи стала для матери символической фигурой, которой можно было адресовать свои мысли, высказываемые вслух. Никто не слушал с таким вниманием и так не силился понять. Если бы сам Господь Бог упрекнул Фло в том, что она постоянно клюет малышку, она бы сказала в свою защиту: «Да это ж ничего не значит! Ребенок не соображает, о чем я говорю». Потом, демонстрируя своеобразную женскую склонность к противоречиям, Фло прибавила бы: «К тому же чем быстрей девочка смекнет, что жизнь не сплошные цветочки да сердечки, тем легче ей будет».
Они дошли до перекрестка. Фло хотела взять дочь за руку, но та, опасаясь, как бы мама не заставила ее бежать еще быстрее, спрятала ручонку за спину и помотала головой.
– Ну ладно! Тогда не вздумай больше за меня цепляться. Можешь хоть исчезнуть – мне все равно.
Стоя с Марджи на обочине, Фло окинула взглядом несимпатичную улицу длиной всего в один квартал. Это был тупик, упиравшийся в двенадцатифутовые [3] железные ворота мрачной серой благотворительной больницы, которые делали его похожим на большую узкую клетку. Казалось, стоит тебе свернуть на эту улицу, и пути назад уже не будет. Ты навсегда останешься здесь, перед запертыми больничными воротами.
3
1 фут = 30, 48 см.
Фло стало не по себе. В то же время в этой картине было что-то завораживающее. «Чистилище, – подумала она. – Да, чистилище и есть. Тут маются потерянные души, до которых никому нет дела. Здесь как будто совсем нету жизни: ни деревьев, ни пташек, ни фикусов, ни гераней. Интересно, правду ли болтают об этой улице? Здесь, говорят, нашли убитого мужчину: он был залит цементом в подвале. А еще тут проститутки чуть не в каждом доме. Хотела бы я знать, бывал ли он хоть раз…»