Завтра, когда мы встретимся
Шрифт:
– Чего молчишь?
– спросил он.
– Чтобы дать тебе поговорить.
– Сердишься?
– Чего там, - ответил Жан, но было видно, что он просто кипит от злости.
– Но пойми, я думаю, что нам именно так и следует поступить.
– Жан не отвечал, и Октавиан продолжал:
– Они мне очень дороги, - и он похлопал ладонью по большому капсюлю. Вот здесь двадцать философских трактатов, столько же математических, сорок романов, тысяча стихов и почти все песни с планеты № 1208. А здесь, - кивнул он на другую, -
– Здесь, - повторил он, но заметил, что Жан его не слушает...
И Октавиан смолк, не выказывая ни обиды, ни удивления. Он протянул руку, осторожно взял следующий капсюль, бережно положил на пюпитр и принялся составлять тщательную опись. Вот уже четыре дня они были заняты этой работой. Упаковав капсюли, они погружали их в специальные сейфы и отвозили на борт космической лодки, чудом уцелевшей при столкновении с метеоритом. Наткнулся на нее Жан, когда в начале недели вылетел узнать размеры катастрофы. Завтра крохотный корабль должен был вылететь к Земле.
Октавиан почувствовал на себе взгляд француза, поднял голову. Лицо Жана было неузнаваемо. Оно выражало не то лютую ненависть, не то боль. Октавиан так и не понял, инстинктивно отступил па шаг. Таким он никогда не видел Жана, но знал, уже четвертый день знал, что эта минута наступит, и надо будет выдержать натиск. Он знал еще, что космическая лодка полетит к Земле, и на ее борту две тысячи капсюль. Она полетит, а они останутся здесь.
"SOS!" - волны разбегались в космосе... и вдруг он услышал какие-то шорохи в наушниках. Неужели кто-то за миллионы километров уловил сигнал бедствия? Неужели? Он стал настраивать приемник.
НЕДЕЛЯ ЧЕТВЕРТАЯ
Они стояли лицом к лицу. Вышли из кабины Ганса и стали друг против друга. Октавиан никак не мог совладать с тиком левой щеки, и Жан Фошеро глядел на него с ясной издевкой. Октавиан вскинул глаза, решившись довести разговор до конца:
– Опять за свое?
– Может быть, - прищурил глаза Жан.
– Почему бы и нет?
– Как бы то ни было, помогаешь...
– Надо же чем-нибудь заняться. Неровен час, как бы с тоски не завыл, глядя па звезды.
– Только и всего? Но ведь это значит... Ты знаешь, что это значит?..
Из каюты донесся глухой стон, и Октавиан Маниу вздрогнул. Лицо француза снова приняло ехидное выражение.
– Ты, наверное, невероятно глуп, - сказал Жан.
– Хотя почему же глуп? Ты просто дико наивен.
– И он захохотал.
Смех полоснул ножом по сердцу. Октавиану оставалось только молчать. А француз все хихикал:
– Знаешь, что я себе представил? Как два мертвеца пытаются оживить третьего... Да, да! Красиво, не так ли?
Маниу смотрел на него с жалостью, даже с состраданием. Жан вдруг схватил его за грудь, затрясся
– На что рассчитываешь? Что ты ждешь, что ты ждешь? Ведь знаешь - никто не придет. Никогда! Знаешь? Нас слышат, но я не могу передать наши координаты, и наш гроб будет летать...
Он смолк на полуслове. Они оба знали, сколько будет лететь "гроб". Он мог лететь хоть тысячу лет и стать настоящим гробом, потому что припасов, воды и воздуха было еще на два месяца. Но все могло кончиться и в следующий миг. Все зависело от воли случая и судьбы.
Октавиан положил руку на плечо француза.
– Ладно, - сказал тот, несколько успокоившись.
– Ганс счастливее нас...
– Кто знает...
– Ты ему ничего не говорил?
– Нет. Зачем? Он по-прежнему уверен, что случайно свалился с борта машинного блока, когда я, дескать, был вынужден сделать резкий поворот. О столкновении он ничего не знает. И не должен знать.
– Уж лучше бы сразу умер. По меньшей мере, не знал бы правды. Иной раз лучше не знать правды.
– Нет, не лучше, - убежденно возразил Октавиан.
– Он рядом с нами, как всегда...
– Он с нами только благодаря реаниматору. Думаешь, его можно вечно поддерживать в таком состоянии?
– Так оно лучше, - повторил Октавиан.
– Успокойся и займись делом, передай координаты нашего местонахождения...
– Думаешь, Ганс спасибо скажет? За то, что ты его терроризировал три месяца? Чтобы в конце концов он все-таки умер? Задыхаясь, умер от голода, холода, жажды?..
– Нет, - сказал Октавиан, - у нас появилась надежда на спасение...
– Ты ведь доктор, - крикнул ему в лицо Фошеро.
– Ты ведь доктор, понимаешь? Ты мужчина и должен смотреть правде в глаза!
– Правде? Но у нас возникла надежда!
Разговор стал его раздражать. Он знал, что за этим последует. Француз снопа скажет о кубических сантиметрах воздуха, воды и еще что-то об идеализме, который рука об руку с идиотизмом и беспросветной тупостью, о считанных днях, которые остались на их долю. Уже четыре дня обсуждалось одно и то же, это просто надоело, и Октавиан раздельно сказал:
– Он не умрет. Пока он верит, что мы летим, он не умрет. Он семь лет ждет возвращения, и он не может умереть.
НЕДЕЛЯ ПЯТАЯ
В полночь ему послышались шаги в коридоре. Он прислушался, застыл в лихорадочном ожидании, точно действительно могло что-то стрястись или кто-то мог навестить их в этой звездной пустынности водянистого цвета.
В наушниках какие-то шорохи и обрывки фраз. Сигнал бедствия поймал какой-то корабль, но он не знает местонахождения корабля, потерпевшего аварию.
Он снова опустил голову на подушку. Уже засыпая, явственно услышал скрип двери. Вскинулся, мурашки побежали по телу. Скрип повторился, словно только что открытую дверь затворили. И снова тишина, гробовая тишина.