Завтра наступит, я знаю
Шрифт:
– Да я не волнуюсь. – А у самой аж горько во рту стало от ожидания. – Давай, говори, не тяни.
– Игорь… вчера разбился. Насмерть. Ехал в ночь от какой-то бабы, дорога ледяная, видимости никакой – метель же, сама помнишь. Ну и вынесло его на встречку, прямо под внедорожник. Оба всмятку, МЧС растаскивало. Обоих, говорят, из машин выпиливали… Ой!
Она зажала рот и уставилась на Регину круглыми глазами.
– Ужас, – сказала та потерянно. – Просто ужас. Трое детей остались, мать больная… Маринка по нему всегда с ума сходила, каково ей теперь…
Запнулась, вспомнив давешний звонок. И как-то отстранённо подумала,
Впрочем, с женщины в её состоянии что возьмёшь? И Жанке, пожалуй, о её наезде знать не нужно.
Кажется, былое безразличие опутывало её вновь. Или это подсознание защищало, смягчая шок от смерти когда-то близкого человека? Шут его знает. Но на какое-то время она вновь почти погрузилась в милосердный туман забытья…
– Рин, а тебе его совсем-совсем не… ну, не жалко?
Вздрогнув, она очнулась и увидела в глазах подруги чистое детское недоумение, даже растерянность.
– Да как же не жалко, – вздохнула Регина. – Столько всего между нами было… И первая любовь, как-никак, такое не забывается. Жан, ты на меня не смотри так, я, кажется, ещё под успокоительными. Там, в больнице, чем нас только не пичкали. Рыдать потом буду, дня через три, когда отойду.
– А, ну да, – спохватившись, забормотала подруга. – Я так и подумала. Ты правда не очень переживаешь? Ой, что это я говорю, идиотка!
– Когда… хоронят?
На последнем слове Регина запнулась. Сердце болезненно сжалось, и в носу, наконец, предательски защипало.
– Завтра в десять, – выдохнула Жанна. – Он некрещёный, так что отпевать не будут, сразу от дома на Нижнее кладбище повезут. Ты… как? Не надо бы тебе… Разволнуешься, мало ли что – шарахнет в голову снова. Или нет, может, опять напьёшься своих таблеток да съездишь со мной? Не простишь ведь себе, если не проводишь! Ты только близко не подходи, чтобы Маринка не увидела. Там наших много будет, за ними постоишь, ребята тебя прикроют.
Она говорила торопливо, глотая слова, жалостливо поглядывая, словно Регина ну до того убита горем, будто они с Игорёшкой расстались не двадцать лет назад, а лишь вчера. Впрочем, Жанночка всегда страдала излишним романтизмом и умела раздувать из малейшего намёка такого слона, что и Достоевскому с Бальзаком не приснится.
Хотя, конечно, Игоря было жалко. Невыносимо. И как первого и незабываемого, и как друга, и… как ровесника. Почему-то смерть одногодков или тех, кто моложе, всегда задевает сильнее. Когда уходят старшие – это как-то в порядке вещей, так уж мир устроен: а вот когда одноклассник, с которым ты за одной партой столько лет отсидишь…
…Жанна пробыла до позднего вечера и ушла с явной неохотой, лишь спохватившись, что у неё с кем-то назначена встреча. Не иначе, как с «последним шансом». После её ухода, уже собираясь ко сну, выйдя из душа с полотенцем на голове, Регина вдруг подумала, что отчего-то не может представить себе Игоря нынешнего. В её памяти он так и остался двадцатипятилетним. Мистические ножницы, проредившие кадры её жизни, прошлись, оказывается, и по его образу. Она пошарила в тумбочке под телевизором, где хранилась целая кипа фотоальбомов; старых, конечно, после окончательной победы цифровой и компьютерной техники
Вот только на их месте в альбоме шуршали пустые плёночные кармашки, кое-где надорванные. Будто чья-то недобрая рука зло и целенаправленно изъяла из прошлого Регины саму память о бывшем возлюбленном.
Глава 3
Когда всё плохо, любая мелочь может стать последней каплей.
Макс Фрай. «Большая телега»
Ночью мороз ударил под сороковник. Давно такого не случалось в их чернозёмном краю; последние зим десять стояли на удивление мягкие, а традиционные мартовские стужи, «когда отчаянье берёт4», проскакивали как-то несерьёзно, словно для галочки… Поэтому увидеть на снежном гребне из откинутого с тротуара снега кучку заиндевевших воробьиных трупиков стало для Регины шоком. Ветер ерошил пёрышки на навсегда застывших тельцах. Ёжась, поджимая лапы, спешили в убежище бродячие коты, не обращая внимания на неподвижных птиц; сигналила откуда-то издалека Жанка, не нашедшая места для парковки, а Регина всё не могла отвести взгляд от пёстрых комочков, в которых больше не оставалось жизни…
«Дурное предзнаменование». Так, кажется, ляпнула нехорошей памяти Анна Каренина брату Стиве. Именно что дурное. Предзнаменование. Жуть. Плохое слово. Плохое событие. Плохой день, ай-ай-ай, какой плохой… И щёки от стужи немеют сразу, и пробираться до Жанкиной «Реношки» придётся через весь двор, сквозь вонючие дымовые столбы от разогревающихся машин и вялый мат выдохшихся автовладельцев, добрая половина которых обнаружила аккумуляторы разряженными… И на сердце скребёт.
– Жуть какая-то, – пожаловалась подруга, пытаясь отрегулировать поток тёплого воздуха, упорно отчего-то не желающий отогревать всё лобовое стекло, а лишь выдувший прозрачное окошко перед ней самой. – И без того еле добралась, сколько времени потеряли… Ой, опоздаем!
– Да ладно, тут ехать то два квартала, – пробормотала Регина, всё ещё полная мрачных предчувствий.
Жанна поперхнулась леденцом, привычно сунутым за щёку при очередном отвыкании от курения, и уставилась на неё:
– Рин, ты чего? Какие два квартала? Никитины уже седьмой год, как на Космонавтов переехали! Ты ж сама…
Осеклась, пробормотала, отведя глаза:
– Сама рассказывала, как с Игорешкой там встречалась, пока Маринка с детьми в Турцию летали…
Регина так и застыла.
– Я рассказывала? Ты что? Когда это было?
– Да в сентябре, разве не помнишь?
Жалостливый голос так и хлестнул по нервам.
– Не помнишь? – тихо повторила Жанка. – Рин, как же так, а? Это после чёртова инсульта, да? А я гляжу, ты и вчера всё тормозила…
– Не помню, – сдавленно ответила Регина. И вдруг шарахнула кулаком по пластиковой панели. – Не помню, не помню ни хрена! Да что со мной такое?
Застонав, уткнулась лицом в ладони, угнулась вперёд.
– Ну как же, так? Как же так? Амнезия ведь или есть, или её нет, а тут – будто кусками выдрано всё! Не помню! И дома хрень какая-то… Фотографий нет, книг нет, тряпок нет… Что это? Что?