Завтра утром, за чаем
Шрифт:
— Юриных не будет, — сказал я. — Ты слышал? Они же на Днестре-четвертом работают, а там вдруг, он говорил, сезон бурь начался раньше времени, им не вылететь.
— Значит, там будет сидеть какое-нибудь важное лицо, особый гость, после — всякие родственники, потом друзья — кажется, так, точно я не помню.
— И все?
— Кажется, да. Вроде бы кто-то еще управляет свадьбой, какой-нибудь специальный человек из друзей. Произносятся тосты — за невесту, за жениха, за их родителей… Оставайся в машине, я
Он плавно посадил «амфибию» возле универмага и вылез наружу. Дождь лил обалденный. Неожиданно у самого окошка бокового обзора я увидел троих в мокрых блестящих плащах, странную такую комбинацию: Гриша Кау, Лёка Шорохов и Рита Кууль — красавица из моей старой школы. Я постучал им в стекло, они обернулись, наклонились и, рассмотрев меня через мокрое стекло, заулыбались и закивали. Я сделал им рукой знак, чтобы они залезали, и открыл дверь. Хохоча, они забрались в «амфибию», мокрые, веселые, захлопнули дверь, и Рита Кууль сказала:
— Слушай, сокровище городка! А они не врут, твои ребята? Мы только что познакомились. Один говорит, что читает лекции на Селене, а второй — что изобрел двигатель вечного сгорания. Они тянут меня в «Тропики». Идти или нет?
— Конечно, иди, — сказал я. — Первый действительно читает лекции, а второй врет (ребята ржали). Двигатель изобрели тьму лет назад, а тебе пора бы знать, что он не «вечного» сгорания, а «внутреннего».
— Ух ты, — сказала Рита. — Если у человека трояк, большего от него требовать нечестно. А с ними будет весело или нет?
— Будет, — сказал я. — Они симпатяги.
— Причем я симпатичнее его, — сказал Лёка Шорохов. — Лучше. Вас как зовут?
— Анжелика, — сказала Ритка.
Кау сказал:
— Мое любимое имя.
Ритка стала смеяться и закатывать глаза, а я быстро написал на стекле для Лёки и тут же стер: «Рита». Лёка сказал:
— А мне больше по душе «Рита». — И моментально заработал очко, потому что, во-первых, показал, что он не подлиза, не дамский угодник, а во-вторых, потому что отгадал настоящее имя. Ритка поплыла от восторга и сказала Лёке, что, раз так, пусть он ее так и называет.
Кау загрустил, и я спросил у него, как ему жилось на Селене, как «читалось».
— Недурственно, — сказал он важно. — Скукотища, правда, ужасная. Я однажды смотрю — наш «Воробей» прилетел. Я обрадовался, думал, это Палыч вас привез или кого-то из других классов. Оказалось — ничего подобного, он один прилетел (я его потом встретил) за какими-то новоиспеченными певчими полихромными птичками — на Селене, будто бы, вывели новую породу.
— Его бы одного не выпустили с Земли, — сказал я.
— Ну да, не выпустили бы! Документацию на рейс он сам заполняет — что хочет, то и напишет, а на Селене у него диспетчер приемки знакомый.
Пока Гриша рассказывал, я просунул руку под пульт
— Да и вообще наш «Воробей» — такая несерьезная безделушка, что его теперь даже не на космодроме «Факела» держат, а прямо возле школы, в дубовой роще.
— Летаете иногда? — спросил я.
— С тех пор, как ты от нас отключился — ни разу, — сказал Лёка.
Ритка сказала:
— А меня в космос возьмете?
Лёка мгновенно ответил, что запросто, он лично внесет ее в списки.
Кау сказал, что ничего не выйдет, Эльза будет против, и тут пришел папа со здоровой картонной коробкой, в которой брякали кастрюли, и я познакомил его с ребятами. Я сказал им, что подброшу их к «Тропикам», и с места так шарахнул «амфибию» резко вверх, что они все обалдели. Папа закричал, что я сорву двигатель, я засмеялся и с полминуты еще гнал «амфибию» вверх в сумасшедшем темпе, все сидели «притихшие, открыв рты, бортовые сигналы я отключил и включил их снова только тогда, когда вернулся на нормальную высоту и повел «амфибию» над городком по-человечески.
— Как это ты умудрился? — спросил папа.
— Фокус, — сказал я.
— Надеюсь, в последний раз, — сказал он.
Ритка сказала:
— Рыж, ты ненормальный.
Я посадил «амфибию», как пушиночку, рядом с антикварным магазином; до «Тропиков» было рукой подать, я сказал папе, не заскочит ли он в антикварный один, а я еще поболтаю с ребятами, и он ушел.
Кау спросил вдруг вполне серьезно, без всякого трепа:
— Скажи, а противно, наверное, ходить в его начальниках? А? Вернее, не противно, а… Ну, ты понимаешь…
— Да, — сказал я. — Очень.
Больше он ничего не спрашивал, и вообще разговор не клеился. Вернулся папа, и ребята стали прощаться.
— Всем привет, — сказал я. — Девочкам Вишнячихам персональный.
— Ты забегай, — сказал Кау, вылезая и подавая руку красавице Кууль.
— Привет, Рыж, — сказала она.
Они попрощались с папой, а Лёка, стоя уже под дождем (одна голова в «амфибии»), добавил:
— Ты не затягивай визит, старина. Скучно — дико. Даже Натка потеряла свою взрывную форму, ходит как в воду опущенная, у нее, кстати, хомяк умер, Чучундра.
— Как? — сказал я. — Как умер? Я ее только вчера видел!
— Не знаю, — сказал Лёка. — Значит, сегодня и умер. Ну, приветик! — И захлопнул дверцу.
С минуту я молча барабанил пальцами по пульту управления.
— Жаль, — сказал папа. — Славный был зверь.
— О чем речь, — сказал я. — Я даже не знаю, в чем дело. Кормила она его наверняка грамотно… Ну что, купил?
— По-моему, классный подарок, — сказал он, разворачивая и подавая мне какую-то небольшую, удлиненную, легкую коробочку. — И забавный, и достаточно редкий. Очень старинная вещь.