Завтра в России

Тополь Эдуард Владимирович

Полина лежала возле него еще минуть пять – с открытыми глазами и совершенно неподвижно. Затем встала, вышла на кухню, выпила полстакана воды из крана, надорвала пакетик с парой новеньких резиновых кухонных перчаток и надела их на руки. Но вместо того чтобы мыть посуду, открыла дипломат Майкла, с которым он прилетел из Брюсселя, порылась в бумагах. Однако того, что она искала, здесь не было. Она вернулась в спальню, мельком глянула на спящего Майкла, сунула руки в оба внутренних кармана его пиджака. В одном из карманов был бумажник с американским паспортом Майкла, его автомобильными правами и кредитными карточками. Во втором – белый длинный,

плотный, импортный, запечатанный конверт без всякой надписи. Она понюхала конверт – от него не пахло. Похоже, это то, что нужно, но на всякий случай она подняла с пола брюки Майкла и ощупала карманы. В карманах были только деньги – рубли и доллары. Это ее не интересовало, она сунула деньги обратно. Набросив на себя рубашку Майкла, с конвертом в руках она вышла из спальни, тихо открыла входную дверь и протянула конверт женщине и мужчине, которые стояли за этой дверью на лестничной площадке.

– Две минуты… – беззвучно, только губами сказала ей женщина, принимая конверт руками, одетыми в тонкие перчатки. А мужчина тут же наклонился к небольшому чемоданчику, похожему на кейс, в котором профессиональные фотографы носят дорогие фотокамеры.

Полина кивнула и, не интересуясь, что они делают с конвертом, но и не закрыв дверь, отошла к подоконнику, собрала ноты в большую черную папку и стала одеваться уже в свою одежду – трусики, джинсы, босоножки. У нее было совершенно бесстрастное лицо, словно у робота или манекена…

12

«Сибирский экспресс». 12.30 по местному времени (09.30 по московскому времени)

По коридорам всех вагонов радио по-прежнему разносило громкий пульсирующий голос Мадонны. Казалось, даже колеса поезда стучат в такт этой песне. У двери купе Стрижа дежурил Серафим Круглый, а Стриж, Вагай и Турьяк сидели в купе. Но хотя дверь была закрыта, полностью от Мадонны она не изолировала.

– Никакой принудиловки, только добровольцы! – объяснял Вагай Турьяку. – И со сбором денег на плакаты, на оркестры и так далее. Нам нужны списки всех, кто за Горячева. Когда они выйдут на демонстрацию, на улицах будут частные грузовики с выпивкой. И там их будут угощать водкой. За здоровье Горячева, ну и… на обком и КГБ науськивать. Наши люди, как ты понимаешь. И они же для затравки начнут окна бить в райкомах партии и десятку милиционеров рожи расквасят. И публика их спьяну поддержит, конечно, охотники райкомы да милицию громить у нас всегда найдутся! И «Память», конечно, тут же ввяжется – бить жидов и частников. Вот тут-то мы армию и вызовем! И по спискам весь горячевский пласт снимем. Как пенку на молоке! Дошло? – Медальное лицо Вагая светилось, словно он воочию видел, что произойдет, когда толпа демонстрантов перепьется дармовой водкой, начнет громить здания райкомов партии и в дело вмешаются армейские части. – Дошло? Армия только счастлива будет нагадить Горячеву – она с ним еще за сокращения не рассчиталась…

Турьяк поглядел на молчащего Стрижа, потом снова на Вагая. Вздохнул и покрутил головой.

– Н-да, круто… Рисково, однако!

– Противника нужно бить его же оружием, – усмехнулся Вагай.

– Ты помнишь, кто это сказал?

– Не знаю. Ленин, наверно.

– Сталин!

– Ну хорошо. Допустим… – сказал Турьяк. – Допустим, вы в Свердловске, а я в Иркутске это организуем. А как в других городах? Нельзя же эту идею вслух на люди вытащить. А сами-то многие и не поймут. Я вот не

допер.

– А вот это и будет твоя работа, – сказал Вагай. – Подсказать недогадливым.

– Ну нет!

– Подожди. Подсказать и сказать – это разные вещи. Слушай. Нужно пустить меж секретарей обкомов слух – только такой, шепотом: мол, Свердловск собирается Горячеву настоящую здравицу возгласить, сибирскую – с блинами и бесплатной стопкой водки. А когда этот слух пойдет, каждый секретарь обкома решит нас переплюнуть. И кому нужно, тот сообразит: стопку выставлять на брата или пол-литра. Ночь проворочается, а к утру дотюхает. Сам! На то и расчет, понял?

– Нет, так не пойдет! – твердо сказал Турьяк Стрижу. – Ты демонстрацию придумал и водку будешь первым раздавать. Этим ты сам себя выдашь…

– Ну, пусть водка будет твоей инициативой, иркутской, – легко и даже с удовольствием согласился Стриж.

– Тоже нет. – Турьяк покачал головой. – Не хочу выставляться! Лучше всего, если, например, Пехота почин положит…

– Пехота? Он же первый трус… – удивился Вагай.

– Потому он и клюнет, – ответил Турьяк. – Он народа боится. Вот я ему и подскажу, что в старое-то время губернаторы при выздоровлении царя народу чарку выставляли. И народ пил и за царя, и за губернатора. Пехота и клюнет. А на него никто не подумает, что он с умыслом. Он такой горячевский – дальше некуда…

– С Пехотой – это хорошая идея… – задумчиво протянул Стриж.

– Зажжем, зажжем пожар! – твердо сказал Вагай.

– Н-да… – произнес Турьяк. – Самим бы не сгореть…

– Всех вчистую подметем! – Вагай сжал кулак. – Одним ударом! Партия должна снова у власти быть! Русская! И спасти страну!

– Затеял ты дело, Роман… Да! – уважительно сказал Турьяк и долгим оценивающим взглядом посмотрел на Стрижа. – А что? Нам такой и нужен в генсеки… Сибирский мужик! А то все – Лигачев, Лигачев! А Лигачев уже стар! Думаешь, сковырнешь Горячева?

– Почему я? – ответил Стриж. – Я не один. Ты, он и с нами – вся партия. Не весь народ еще под Мадонну поет!

Осторожный стук в дверь прервал его. Он усмехнулся:

– Да вот они уже и сами стучатся…

– Кто? – спросил Турьяк.

– А те, с кем Москву будем брать. Открой, Федор.

Вагай откинул дверную защелку. Громкий крик Мадонны ворвался из коридора в купе. В щели возникло лицо Серафима Круглого.

– Тут люди насчет демонстрации. Пускать?

– По одному, – сказал Стриж.

Круглый понятливо кивнул и впустил в купе Гавриила Уланова, секретаря Новосибирского обкома партии.

– А, вы заняты… – сказал 35-летний, с чеховской бородкой Уланов, увидев в купе не только Стрижа, но Турьяка и Вагая.

– Ничего, ничего, заходи, – ответил Стриж.

– Дак я это… Я посоветоваться насчет патриотической демонстрации. – Уланов пропустил слово «патриотической» вскользь, словно в обмолвку. – Но, может, я после?

Стриж сделал знак Турьяку и Вагаю, чтоб вышли.

– А мы уходим, уходим, – поспешно поднялся Вагай.

– Заходи.

Пропустив Уланова на свое место в купе, Турьяк и Вагай вышли. Серафим Круглый старательно и плотно закрыл за ними дверь. В конце коридора Турьяк и Вагай увидели еще целую группу молодых партийных лидеров Сибири.

– Эти тоже к Стрижу? – спросил Вагай у Круглого.

Круглый утвердительно кивнул. На его лице было то выражение достоинства и услужливости, какое бывает у хорошо дрессированных породистых бульдогов.