Завтра я всегда была львом
Шрифт:
Я знаю, что психиатрическая помощь переживает сейчас кризис. Я знаю, что перед нами стоят большие и фундаментальные проблемы, которые можно решить только, если вложить в них большие деньги и произвести принципиальные структурные изменения. Я знаю, что многие системы вредны и должны быть перестроены. Но я также знаю, что за деньгами и системами стоят живые люди. Порой люди могут тотально изменить систему. Порой они могут исправлять систему или, по крайней мере, уменьшать вред, наносимый людям этой системой. А порой единственное, что они могут сделать - это взять и полетать. Это может показаться какой-то мелочью.
В длительной перспективе это ничего не меняет. Это может показаться чем-то неважным, незначительным, чем-то таким,
Палки, костыли и загородки
ЕСЛИ у тебяесть подходящие палки, ты можешь использовать их для разных целей. Ты можешь построить ограду, чтобы держать в ней людей или животных, ты можешь использовать их как трость для ходьбы или как костыль, если у тебя повреждены ноги или местность, по которой ты ходишь, ухабиста и труднопроходима, и ты можешь, конечно, использовать их, чтобы поколотить людей, которые тебе не нравятся или не согласны с тобой. То же самое и с лекарствами. При правильном использовании медикаменты могут быть хорошим подспорьем, которое помогает ослабить симптомы и немного облегчить страдания, чтобы человек мог как-нибудь ковылять по жизни.
Они могут приглушить мучительные голоса и ослабить унизительные проявления болезни - такие, как стремление наносить себе повреждения или другие буйные выходки, чтобы человек мог достойно держаться и лучше справляться с задачами повседневной жизни. Но лекарства также могут становиться загородкой, подавляя психику и вызывая побочные действия, делая человека тем самым заложником болезни, мешая активной психотерапевтической работе с воспоминаниями и отнимая у него силы, которые так нужны для выздоровления. Одним словом, тема медикаментов чрезвычайно актуальна в такого рода дискуссиях, где каждый отстаивает свою правоту и стремится убедить противника, что истина бывает только одна и она, дескать, на моей стороне, и где главной функцией палки становится ее пригодность служить в качестве оружия.
В последние годы я много ездила и встречалась с разными пациентами и их близкими. Некоторые, причем очень многие, были решительно против лекарств, и очень резко высказывались по поводу того, что людям, переживающим кризис, в качестве помощи для преодоления жизненных трудностей предлагают только медикаменты. Часто они высказываются очень громко и очень сердито, так как позади у них, как правило, горький опыт, который дает им все основания быть сердитыми. Другие, которых тоже достаточно много, вполне довольны лекарствами. Они считают, что лекарства очень помогают им справляться с каждодневными трудностями, и говорят, что примирились с необходимостью лекарств. Многие из них не раз пытались бросить лекарства и убедились, что это вызывает тяжелые рецидивы, ведет к поражению и к хаосу. Эти обычно говорят тихо и часто производили на меня впечатление пристыженных людей: ведь они так и не сумели отказаться от лекарств, а значит, оказались не такими «молодцами», как те, кто смог обходиться без медикаментов. А это, конечно, полная чушь.
Недавно я решила составить краткий обзор своей жизни с датами. Скоро мне ужасно надоело все время отсчитывать от начала или от конца, когда я пошла в школу, когда поступила в университет, когда в первый раз была госпитализирована и так далее, и решила, что хорошо бы сперва просто восстановить хронологию. Поначалу все шло хорошо: я знаю, когда я родилась, когда умер папа, когда я пошла в первый класс. Я помню также, когда я перешла в среднюю школу, когда меня в первый раз госпитализировали, и последующие несколько лет тоже легко восстанавливались в памяти: я вспоминала, когда и что происходило, и в
Некоторое время все опять шло гладко, потом снова - стоп. В конце концов, я вынуждена была опустить руки, и о нескольких годах жизни, пришедшихся на начало третьего десятка, пришлось просто написать: «Спала». Потому что именно так они и прошли. Об этих годах я ничего не рассказала и очень редко упоминаю о них в своих лекциях. Не потому что мне так неприятно о них вспоминать, что не хочется об этом говорить, а потому что о них мне нечего сказать. В эти годы ничего не происходило. Я спала. До этого я несколько лет провела то в одной, то в другой больнице, я часто причиняла себе физический вред, у меня было много припадков, и мне было очень плохо.
Для того, чтобы приглушить мои страдания и дать мне возможность пожить вне лечебного учреждения, мне стали давать лекарства, много разных лекарств, относившихся к старому типу_нейролептиков, и поэтому я спала. Я жила дома у мамы, и она взяла на себя все практические заботы: стряпню, работу по дому и все прочее. Кажется, я вставала поздно, часу в одиннадцатом-двенадцатом, одевалась, завтракала. Потом меня одолевала усталость, я снова ложилась в кровать и спала несколько часов. Потом вставала и, немного поговорив с мамой, посидев при хорошей погоде в саду, послушав немного музыку, снова ложилась. По субботам мама вывозила меня в торговый центр, чтобы я побывала среди людей, но мы никогда не отправлялись в далекие поездки, это было мне не по силам.
Я продолжала ходить на сеансы психотерапии, и, хотя меня туда и обратно отвозили на такси, после такой поездки я чувствовала неодолимую усталость. Мне кажется, психотерапия мне тогда почти ничего не давала. Я спала. Тогда я редко пребывала в бодрствующем состоянии дольше трех часов подряд, это я помню. В этом-то и состоит проблема, и в этом заключается причина, почему я так мало рассказываю об этих годах: я их просто не помню. Чего только не сохранилось в моей памяти, включая вещи, которые причиняли мне боль; а вот этого я совершенно не помню.
Воспоминания о том, что происходило со мной во время психоза, смущают меня своей путаницей, потому что в них все довольно бессвязно. Это похоже на воспоминание о снах или о том, что случилось, когда ты была совсем маленькой. Такие воспоминания кажутся странными, в них нет логики, поскольку в них отразились ситуации, когда твой мозг мыслил не логически и был иначе организован. Однако с этими годами дело обстоит иначе. Воспоминания о них не поражают странностью, они просто отсутствуют. Какие-то вещи я, конечно, помню, об остальном приходится узнавать от других людей, которые меня тогда окружали. Эти годы для меня потеряны. Годы, вынутые из моей истории, но которые тем не менее в ней присутствуют в виде пустых дыр, они тоже часть моей истории. История с пустыми дырками.
Даже при таком сильном лекарственном подавлении симптомы полностью не исчезали. Я знаю, что иногда маме нелегко было держать меня дома. Она мало об этом разговаривает, но когда я спрашиваю, она что-то рассказывает, а кое-что я помню сама. Случалось, что я пробовала сбежать, но не имею никакого представления, зачем я это делала. Иногда я становилась беспокойной, испытывала страхи, мучилась от голосов, которые часто давали о себе знать. Они никуда не девались от меня, хотя в некоторые периоды я не очень обращала на них внимание и не прислушивалась к тому, что они говорят. Несколько раз, когда положение осложнялось, меня забирали в больницу, и я часто жаловалась на страхи и беспокойство. Раньше этого со мной не бывало.