Завтрашний ветер

Евтушенко Евгений Александрович

ка или кефир, и опытным взглядом рентгенолога ви-

жу рядом с ней круг полтавской колбасы да пару

плавленых сырков. Вот и вся тайна твоего «диплома-

та». Вот и все, чего ты добился... А ты, продавщица

галантерейного магазина или учетчица с фабрики

жестяных наконечников для шнурков, вцепившаяся

в металлические перекладины вагона метро толстень-

кими пальчиками с ноготками, на которых с дешевым

шиком какого-нибудь орехово-борисовского

салона кра-

соты набросаны золотые блестки маникюра! Неужели

ты сможешь утаить, в результате каких интриг, хит-

ростей, изворачиваний тобой добыто все, что на

тебе,— и твой чудовищный голубоватый парик с под-

седью, вывезенный из дешевенькой гонконговской лав-

чонки торгфлотовским моряком, и твоя белая нейлоно-

вая блузка, схимиченная японцами из опилок якут-

ских лиственниц, сквозь которую неумолимо просвечи-

вает бюстгальтер зловеще огуречного цвета, и твои

туфли из красной клеенки на фальшивой пробковой

подошве, сотворенные не сдающимися отсутствию кож-

сырья армянскими мудрыми руками в розовых туфо-

вых переулках Еревана? Как тебя выдает игрушечное

бритвенное лезвие «Жиллет» сухумского производ-

ства, болтающееся на слишком оранжевой, для того,

чтобы быть золотой, шейной цепочке с крестиком,

неизвестно почему католическим; целлофановая

фирменная сумка «Винстон», где при взгляде сверху

видны всего-навсего пачка болгарских сигарет

«Опал» и та же ряженка, те же плавленые сырки.

Как ты жаждешь вырваться из своей девяносторуб-

левой зарплаты, из коммунальной кухни, пропахшей

жареным хеком! Но твоя слишком заметная штоп-

ка на левом чулке — сдача еще не завоеванных пози-

ций. Для вас, пассажиры общественного транспорта,

субботы — это субботники во имя бесконечных озе-

ленений. Воскресенья — походы стадами по грибы в

лес, заваленный консервными банками из-под сайры,

или в тот же лес, приблагороженный снегом, чтобы

вывести лыжными' палками на сугробах «Вася + Ка-

тя = любовь». Пожиратели мороженого мяса. Гло-

татели портвейнов. Покупатели устрашающих черных

сатиновых трусов и галстуков-самовязов. Созерцатели

«Голубого огонька» и «Ну, заяц, погоди...». Вы слиш-

ком слабы, чтобы вырваться из ежедневного болота...»

Так или примерно так думал Игорь Селезнев, ока-

завшийся в студенческий, переходный период своей

жизни перед лицом пассажиров общественного транс-

порта. Игорь Селезнев не мог даже представить,

что

он не вырвется. Под словом «вырваться» он отнюдь

не подразумевал драпануть на Запад, как некоторые.

Он хотел «вырваться» внутри. Проникновение в меж-

дународные сферы для него было лишь средством са-

моутверждения в сферах отечественных. Получать

удовольствие от преимуществ приятней там, где они

заметней. «Мерседес» на Ордынке смотрится куда за-

манчивее, чем на Елисейских полях, — там «мерседе-

сов» навалом. Никого не удивишь, если прошвырнешь-

ся в американских шмотках по Бродвею. Шведские

динамики «Танберг» как бы приобретают некую утон-

ченность звука на Кутузовском проспекте. Игорю Се-

лезневу нравился особый иностранный запах, царив-

ший в холлах таких гостиниц, как «Националь», «Ме-

трополь», «Интурист», — запах духов и сигар, недос-

тупных пассажирам общественного транспорта. Ино-

гда Игорю Селезневу казалось, что именно этот

запах придавал иностранцам такую самоуверенность

жестов, как будто они были хозяевами этой страны,

а не ее обитатели. За границу он хотел ездить только

затем, чтобы возвращаться окруженным таким же за-

пахом, создающим невидимую стену между ним, Иго-

рем Селезневым, и пассажирами общественного транс-

порта. Для этого он был готов на все, логически уста-

новив прямую взаимосвязь накопления общественного

и экономического капитала в социалистических усло-

виях. Аморализм добычи привилегий любой ценой его

не пугал. Игорь Селезнев считал, что он имеет на это

право в отличие от пожизненно обреченных на обще-

ственный транспорт пассажиров, с которыми по вре-

менной необходимости ему приходилось телесно со-

прикасаться в роковые часы «пик», физически ощущая

возмущение от фатальной прижатости своего пол-

ноценного английского кашемирового пиджака, раздо-

бытого матерью, к какому-нибудь ивановскому «три-

ко», или от грубого наступания ужасающих бежевых

скороходовских сандалет на мягкую, почти перчаточ-

ную кожу своих итальянских мокасин. Пассажиры об-

щественного транспорта, все без исключения, казались

Игорю Селезневу несчастными людьми, а если они

улыбались или смеялись, то это, по его мнению, было

только от непонимания ими своей несчастности, что

делало их еще более несчастными в его глазах. Игорь