«Зайцем» на Парнас
Шрифт:
— Опять бить хотят? — быстро спросил Юрий, забыв, что почему-то решил скрыть свой интерес к Ксении.
— Передавали наши девчонки: грозились. И поделом, — с убеждением продолжала Антонина. — Не заносись, сдержи характер. Ее немного поучили, а она в принцип ударилась.
Юрий покосился на Антонину с тягостным недоумением: осуждать избитую девушку? Это же поощрять хулиганство!
— Укорот им надо сделать, — решительно сказал он, чуть ли не в первый раз не соглашаясь с мнением Антонины.
— Кому? — спросила она. — А! Ребятам с тракторного? Ну, там без нас разберутся.
Для Антонины все, что не касалось ее самой, семьи, станка, работы, не представляло
По притрушенному снегом тротуару, бледно желтевшему от свежих следов, они дошли до переулка. Здесь их пути расходились.
— К нам? — искушающе спросила Антонина.
Последний месяц Юрий часто ходил к Полькиным: они с Антониной уже открыто говорили, что поженятся. Собирался он идти и сегодня, да вдруг, сам не зная почему, заколебался.
— Транзистор у меня барахлит. Собирался покопаться.
— Еще чего выдумал! Хватит выдумывать, хватит. Мать пирогов с грибами напекла, наливочка есть. А потом я тебе чего покажу-то, не угадаешь!
Не слушая возражений Юрия, она потянула его через сосняк на свою улицу.
Поселок Нововербовского завода был выстроен прямо в бору. Ровно тянулись пятиэтажные дома улиц, нарядные чугунные столбы фонарей, магазины с высокими зеркальными витринами. Во всех дворах остались невырубленные сосны, иногда они перелесками врывались в чистенький центр, и сквозь лиловые стволы, зеленые лапы весело проступали коттеджи под оранжевой черепицей. Пение зябликов, синиц заглушало деловитое фырканье автобусов, пробегавших по мостовой, звонки трамваев. К запахам бензина, заводского дыма примешивался слабый запах хвои.
Полькины занимали двадцатишестиметровую комнату в общей квартире. Комната, несмотря на большой размер, казалась тесной от заполнявшей ее мебели. Двери пузатого шифоньера с трудом закрывались, — казалось, их распирала повешенная одежда. Из ящиков объемистого комода вылезало белье, словно он был не в силах вместить то добро, которое в него запрятали. Плащ, костюмы выглядывали и со стены, завешенные чистой простыней. На полочке клеенчатого дивана с высокой спинкой в ряд выстроились семь белых слоников один другого меньше — для счастья. Окна украшали розовые кружевные занавесочки, кружевная накидка покрывала пышное бордовое одеяло на двухспальной никелированной кровати. Всюду лежали вышитые шелком салфеточки.
Мать Антонины, пышногрудая, молодящаяся женщина, что-то строчила на ножной машинке.
— Мы обедать, — с порога весело заявила ей дочь.
— Вовремя, вовремя, — запела Олимпиада Васильевна, мельком, с неискренней приветливостью глянув на Юрия. Она недолюбливала его за угловатость, молчаливость и считала, что «парень далеко не пойдет». Ей казалось, что дочка ее поторопилась с выбором. Такого ли жениха она стоит?
— Садись, Юрий, к столу, — басом загудел хозяин квартиры.
Глава семьи Никанор Спиридонович относился к будущему зятю благодушно. Здоровенный, с большими длинными руками и круглой головкой, стриженной под бокс, он к пятидесяти годам погрузнел, ссутулился, но выглядел таким же крепким, лишь залоснился большой нос, словно смазанный машинным маслом, да потемнела, продубилась кожа. Никанор Спиридонович был немногословен, любил готовить настойки из ягоды и охотно
— Новую четверть почал, — сказал он Юрию. — На черной смороде настаивал. Отведаем, что получилось.
И, достав из буфета графинчик, он отправился в кладовую за наливкой.
Пока мать накрывала на стол, Антонина поманила жениха к шифоньеру, открыла нижний ящик, туго набитый добром.
— Посмотри, какую сделали покупку.
Она достала тяжелый отрез букле темно-вишневого цвета.
— У мамы знакомый закройщик в мастерской, пальто сошьют безо всякой очереди. Придется, конечно, дать на литровку. Воротник подберу из норки. Хочу модное, шалью. Хороша будет обнова?
— У тебя же и так вон какое пальто!
— Ну и что?
И назидательно, как маленькому, пояснила:
— Справная вещь завсегда пригодится в доме. Иль на сберкнижку копить? Объявят на деньги реформу, они и упали в цене, а материал себя никогда не уронит. Понял, дурачок? Твоя женка будет понарядней какой инженерши. Пускай все завидуют.
Антонина прижалась к Юрию грудью, обожгла поцелуем. Он улыбнулся: очень уж Антонина была счастлива своей покупкой. На заводе она всегда перевыполняла норму, была на хорошем счету и много зарабатывала. У нее было с полдюжины шерстяных платьев, три пары модельных туфель. Правда, и отец помогал своей единственной и любимой дочке и мать: в семье работали все трое. Вообще дом Полькиных — полная чаша. Каких вон только закусок на столе нет: и свиной окорочок — сами коптили; и грибки маринованные — сами солили; и моченые яблоки — из своих бочек достали.
Когда уже сели за стол и выпили по рюмке черно-смородинной, Олимпиада Васильевна спросила:
— Как, Юра, ваш дом? Скоро сдают?
Юрию должны были дать комнату в четырехэтажном отстраивающемся доме у реки. Антонина настояла, чтобы свадьбу непременно справляли в новой квартире. Она усиленно готовила приданое, заставляла и жениха копить на меблировку. «Мы сразу должны жить, как люди», — говорила она. Счастливый Юрий был рад ей во всем подчиняться.
— Обещали к маю вселить, — ответил он.
Никанор Спиридонович пошевелил бровями, налил из графина по второй.
— За это стоит.
Все, улыбаясь, чокнулись.
— Дети, они теперь какие пошли? — продолжал Никанор Спиридонович, по обыкновению от натуги морща низкий коричневый лоб, не сразу подбирая слова. — Они, дети стало быть, норовят отделиться от родителей. Мы не противники. Живите своей квартиркой. При социализме вам ордер на комнатку, а дальше продвинемся… примерно к построению общества — вам и три отдельных с газовой плитой, телефоном. Власть — она для рабочего проектирует. Какие люди не жалеют горба, они, правда, не дожидаются и поперед народного плана у себя в дому коммунизм устраивают. Обеспечивают себя по макушку. Другие там, может, об ручках жалеют, а нам мозоли впрок: и рубль зря не сорвется, и половица в доме не скрипнет. Вот яблочки со своего сада-огорода кушаем. Полное соответствие тела и души. И вам, Юрий, поможем. Не придется в кассу взаимопомощи кланяться, заживете крепенько… на две пятилетки вперед.