Зайти с короля
Шрифт:
— Если бы они подумали, что ты в состоянии забыть о вечерней встрече с женщиной, у которой фигура вроде моей, они немедленно вызвали бы к тебе врача.
— Им платят не за то, чтобы они думали, а за то, чтобы они выполнялимои распоряжения. — Он говорил раздраженно, вкладывая особый вес в каждое свое слово, и Салли встревожилась. Она решила сменить тему разговора.
— Вернемся к результатам опроса — ты на шесть пунктов впереди, но поздравлять себя еще рано. Я должна предупредить: поездка короля скоро сведет это преимущество к нулю. Похоже, это будет своего рода цирк: рукопожатия и сочувственные разговоры, но твоя команда в этой игре не очень сильна.
— Боюсь, что на этой неделе
— То есть?
— Его пресс-секретарь и близкий друг Майкрофт — гомосексуалист. Живет со стюардом авиакомпании.
— Ну и что? Это не преступление.
— Да, но, к сожалению, эта история только что просочилась в прессу, а уж она постарается, чтобы он предпочел стать обычным уголовником. Здесь не только обман собственной семьи — его несчастная жена, по-видимому, вынуждена была после двадцатилетнего брака покинуть дом мужа, оказавшегося таким мерзавцем. Здесь есть еще и аспект безопасности государства. Человек, которому доступна чрезвычайно важная информация, который посвящен в государственные секреты, который находится в самом сердце нашей королевской семьи, регулярно лгал во время проверок, имеющих целью установить пригодность сотрудников к исполнению возложенных на них обязанностей. Он открылся для шантажа и давления. — Урхарт нажал на кнопку личного лифта. — И потом, что серьезнее всего, он обманывал короля. Друг короля с детства, он предал его. Если, разумеется, отказаться от жестокого предположения, что король все знал и покрывал своего старого друга. Просто ужас.
— Ты хочешь сказать, что король тоже…
— Я ничего не хочу сказать. Это занятие для прессы, — ответил он, — которая, можно предсказать с уверенностью, к концу недели вцепится в это дело зубами.
Дверь лифта гостеприимно отворилась.
— Тогда зачем ждать, Френсис? Почему не ударить сейчас, пока король не пришел в себя и не справился со всеми этими неприятностями?
— Потому что Майкрофт — тольно кучка дерьма. А короля предстоит столкнуть не с кучи дерьма, а с горы, и к концу своей поездки он доберется до самой вершины, Я могу подождать.
Они вошли в тесный непритязательный лифт, втиснутый в лестничный нолодец во время одного из предыдущих ремонтов здания в этом веке. Теснота его металлической коробки вынудила их прижаться друг н другу, и, когда дверь лифта закрылась, она могла видеть, как его глаза зажглись уверенностью и даже дерзостью, словно у льва в его логове. Она могла быть либо его добычей, либо его львицей; ей оставалось либо не отставать от него, либо быть пожранной.
— Есть дела, с которыми ты не можешь ждать, Френсис.
Шагать с ним след в след, держаться рядом с ним, даже когда он крадется к своей собственной горной вершине. Она протянула руку мимо него к панели с кнопками и на ощупь нашла ту, которая остановила лифт между этажами. Ее блузка была уже расстегнута и его пальцы массировали упругую плоть ее грудей. Она вздрогнула: он делал ей больно, его пальцы становились все более настойчивыми, а стремление доминировать — все более явным. Он все еще был в пальто. Ей приходилось позволять ему это, поощрять его, быть снисходительной. Он менялся у нее на глазах, избавляясь от скованности, а, возможно, и теряя контроль над собой. Неудобно зажавшись в угол лифта, упираясь ногами в его стены и чувствуя холод металла на своих ягодицах, она знала, что ей придется идти с ним, куда она сможет и куда он захочет: второй такой возможности не будет. Такой шанс выпадает раз в жизни, и ей надо хвататься за него, скажет он „пожалуйста" или нет.
Было четыре часа утра и совсем еще темно, когда Майкрофт на цыпочках выбрался из спальни и начал одеваться, стараясь не шуметь. Кенни все еще спал, по-детски
Одевшись, он сел за стол и включил настольную лампу, чтобы написать записку. Несколько попыток кончались одним и тем же: он рвал записку на мелкие кусочки, пополняя ими растущую горку обрывков. Как объяснить, что он разрывается между чувством любви и долга по отношению к двум мужчинам, королю и Кенни, которым из-за него грозит опасность? Что он бежит сейчас, потому что всю свою жизнь он убегал и потому что другого ответа не знает. Что ничего не изменится и после поездки короля, она только отодвигает катастрофу на три дня.
Горка разорванной бумаги все росла и в конце концов он написал: „Поверь, я люблю тебя. Прости". Это звучало слишном выспренно и слишком кратко.
Он спрятал клочки бумаги в свой портфель, осторожно щелкнув его замками, и надел пальто. Потом выглянул в окно на улицу, где было так же пустынно и холодно, как у негра на душе. Насколько мог осторожно, он прокрался в спальню, чтобы положить записку на столик, где ее сможет увидеть Кенни. Прислоняя ее к вазе с цветами, он увидел, что Кенни сидит в кровати, полусонными глазами таращится на портфель, на пальто и на записку и начинает понимать происходящее.
— Почему, Дэвид, почему? — прошептал он. Он не стал кричать, не ударился в слезы, в его жизни и с его профессией уже было столько уходов, но в каждом его слове было обвинение.
Ответа у Майкрофта не было. У него не было ничего, кроме чувства безысходного отчаяния, от которого он хотел избавить всех, кого любил. Он бросился бежать — прочь от Кенни, одиноко сидящего на своем троне из простыней и прижимающего к груди любимого мишку, прочь из квартиры, мимо пустых молочных бутылок, в реальный мир, в темноту. Его шаги гулко звучали в тишине пустынной улицы, и впервые в своей взрослой жизни Майкрофт почувствовал на щеках слезы.
А потом в этот день слезы были везде. Висели в сыром воздухе зимней ночи, стекали по замшелым стенам домов в переполненные цементные канавки водостоков, блестели в глазах бездомного старика, вглядывавшегося в лицо своего короля. Старик давно перестал обращать внимание на многодневный чернозем у себя под ногтями и на въевшийся в него запах старой мочи. Его король услышал с нескольких ярдов и тем не менее опустился на колено возле жилища старика со всем его снарбом — саквояжем, перемотанным бечевной, рваным и грязным спальным мешком и набитой газетами большой картонной коробкой; все это старик каждый вечер рисковал не найти на своем месте, вернувшись к ночлегу.
— Как удается выжить в таких условиях? — спросил король у стоявшего рядом представителя благотворительной организации.
— Спросите его об этом сами, — предложил представитель, которому за годы работы осточертели сильные мира сего, которые приходят посмотреть на несчастных, прилюдно выразить им свое сочувствие и которые все до одного видят в этих несчастных не людей, а какие-то бездушные предметы. Посочувствовав, они все до одного уходят, чтобы больше никогда не появиться.
Король вспыхнул. У него хватило душевной чуткости, чтобы, по крайней мере, осознать свою бестактность. Он стоял, опустившись на одно нолено и не обращая внимания на слякоть и мусор, слушая и стараясь понять. А на отдалении, в другом конце подземного перехода, сдерживаемая Майнрофтом стайка журналистов запечатлевала на пленку образ опечаленного, скорбящего человека, преклонившего колени в грязи, чтобы выслушать скорбную повесть бродяги.