Зазеркальная Империя. Трилогия
Шрифт:
Стоп! Малороссийского?..
Разомкнуть глаза удалось с трудом и далеко не с первой попытки, что добавило к небогатой коллекции ощущений еще и яркий, режущий глаза свет…
— Да вин живый, Опанасе! Дывысь, як зенками лупает, курва крымчаковская!..
— Я вот ща ему полупаю!..
— Ни, Опанасе, не можно… Вин же тоже чоловик, хучь и крымчак… Треба до куреня волочь.
— Господа… — Язык ворочался с трудом, словно примороженный к гортани. — Господа, помогите мне…
— Да вин же на москальской мове лопочет, Грицю! Слухай!
— А як
— А мабуть вин и не крымчак. Слухай, чоловик, ты кто: татарин чи москаль?..
Глаза наконец привыкли немного к яркому свету, и Бекбулатов разглядел смазанные очертания склонившихся над ним двух человек, одетых пестро и диковинно. Цветные кафтаны, высокие смушковые папахи, длинные вислые усы на бритых круглых лицах… Казаки… Запорожские казаки…
— Я русский, господа казаки, москаль по-вашему…
— Забожись, лярва!
С трудом подняв руку, Владимир кое-как осенил себя православным крестным знамением, вернее, обозначил его, догадавшись, что именно этого от него и ждут.
— Крестится, песий сын! Православный!..
— Чого ж ты молчал, байстрюк! Опанасе, подмогни мне поднять його…
Едва только милосердные, но чересчур грубые руки подхватили штаб-ротмистра под микитки, не ощущавшаяся до этого момента, словно тоже примороженная, боль окатила все его тело таким огненным водопадом, что, скрипнув зубами, Бекбулатов провалился в райские кущи благословенного забытья…
— Ну и горазд же ты спать, хлопче! — Лицо седого представительного мужчины, сидящего у изголовья постели Владимира, от добродушной улыбки все пошло мелкими морщинками, словно печеное яблоко.
Сколько же ему лет? Шестьдесят? Семьдесят? Стриженные в кружок абсолютно белые волосы и такого же цвета висячие усы, неестественно смотрящиеся на фоне темного, обветренного и обожженного солнцем лица, мешковатая, но, судя по качеству ткани, дорогая одежда, усыпанная цветными камнями, конечно не бижутерией, рукоять сабли, выглядывающая из-под локтя… Ни дать ни взять, вылитый Тарас Бульба в исполнении известного актера Смоктуновского… Только вместо оселедца на бритой наголо голове густые седые волосы… Молчание затянулось, нужно что-то сказать в ответ…
— Доброе утро…
— Хорошо же утро! — по-бабьи всплеснул руками «Тарас Бульба». — Вечер давно на дворе, а он все «утро, утро»!
Действительно, в маленькое окошко с мутным стеклом заглядывало алое предзакатное солнце.
— Ты мне, хлопче, лучше вот что скажи. — Казак, а Бекбулатов, разглядев кроме сабли виднеющуюся из-за бедра посетителя рукоять пистолета, уже не сомневался, что это именно казак, причем запорожский, делано нахмурил седые лохматые брови. — Какого ты роду-племени будешь? Чего творишь на белом свете?..
— Штаб… — хотел было представиться Владимир, но вовремя вспомнил, что здесь, в ином мире, чины и звания далекой Родины ничего никому не скажут, лишь запутав дело.
— Что еще за «шкап»? — недослышав, «Тарас Бульба» еще более нахмурился.
— Зовут меня Владимиром, — поправился Бекбулатов, решив не очень-то козырять своей
— А занимаешься-то ты чем, путешественник? Говорить или не говорить? Не усугубить бы… А-а-а, будь что будет!..
— Военный человек я, господин казак. Кавалерист. Офицер. Командир эскадрона… Если, конечно, это вам что-то говорит…
Судя по тому, как разительно переменился старый казак, ответ Владимира попал в яблочко. От показной грозности запорожца не осталось и следа. Он тут же заулыбался, показав из-под усов крупные желтоватые зубы с широкой щелью между передними резцами, и хлопнул себя по коленям.
— Вояка, говоришь? Кавалерист?..
Невезучему от рождения Войцеху повезло первый, возможно, раз в его невезучей жизни: приземлился он после мощного удара дирижабля о землю так удачно, что умудрился при этом не только не сломать себе ногу, ключицу и несколько ребер, как Владимир, но и остаться без единой царапины!
Виновником этого, вернее спасителем, оказался возвышавшийся посреди обширного голого поля огромнейший стог сена, в который поляк, опрокинув все постулаты теории вероятности, очень удачно воткнулся головой, уйдя в рыхлое нутро по самые щиколотки и счастливо избежав при этом поддерживающего все сооружение острого центрального кола, разорвавшего, впрочем, в двух местах его видавший виды мундир со споротыми от греха подальше петлицами и погонами, зафиксировав его таким образом в вертикальном положении намертво.
Так и пришлось бы экс-рядовому караульной роты торчать вниз головой в теплой пахучей сердцевине стога до весны, не имея возможности пошевелить ни одной из конечностей и скрашивая досуг лишь общением с полевыми мышами, которых в стогу обитало неисчислимое множество, не поинтересуйся Бекбулатов, после беседы с куренным атаманом Голопупенко изрядно прибавивший в статусе, судьбой своего попутчика.
Естественно, увидеть живым нечаянного товарища штаб-ротмистр и не надеялся: слишком ему были памятны фатальная невезучесть и общая неприспособленность к жизни рядового Пшимановского. Направляло действия Владимира одно лишь христианское милосердие, желание похоронить несчастливого поляка по-человечески, не оставить на растерзание воронам и хищникам…
Тем больше была его радость, когда после нескольких часов отсутствия посланная Голопупенко «похоронная команда» в лице все тех же уже знакомых нам Грицка Безхалупко и Опанаса Щура вернулась в сопровождении живого и здорового, разве что малость обалдевшего от всех перипетий минувшего дня Войцеха, напоминавшего, правда, огородное пугало: мыши успели превратить его шинельку на рыбьем меху и мундир в некое подобие рыболовной сети, из прорех которой обильно торчало сено. На голове страдальца, еще более усиливая его сходство с чучелом, возвышалась огромная папаха сердобольного Опанаса, одолженная взамен утерянной, видимо навсегда, форменной фуражки…