Зажги свечу
Шрифт:
Предложение выглядело более чем соблазнительно, но Джонни хотел убедиться, что их не заманивают в ловушку:
– И что мы должны сказать твоему отцу?
– Что вы позаботитесь, чтобы Донал оставался цел и невредим. И вам всем лучше как следует помолиться, чтобы сердце Донала не остановилось сегодня ночью!
Эшлинг с величественным видом, словно возглавляла крестный ход, повела мальчишек в город, на площадь. Элизабет и Донал шли следом. Донала снова укутали в шарф по самый нос, а потому никто не видел, как он ухмыляется. Элизабет держала его за руку, а другой рукой прикрывала свое лицо.
И это происшествие стало единственным развлечением в невероятно длинном и скучном семестре. Эшлинг казалось, что он никогда не закончится. Она
Элизабет удавалось стабильно держаться на десятом или одиннадцатом, что считалось неплохим достижением для ребенка, который никогда не изучал основы. В школе подозревали, что за пределами ирландского монастыря практически ничему не учили и только очень усердный ученик из неирландской, некатолической школы мог показать достаточно хорошие результаты.
Теперь Элизабет приходила и на уроки по религии. Как-то глупо сидеть в библиотеке и читать Библию с кучей непонятных слов, когда можно послушать чудесные истории о призраках и ангелах, о грехах и о том, как Иисус заботился о матери…
В классе шли тревожившие Элизабет разговоры про ее обращение в католицизм. Некоторые полагали, что для нее следовало бы организовать первое причастие, чтобы дать ей возможность покаяться во всех грехах и получить отпущение на исповеди.
– У меня не так уж много грехов, – невинно заметила Элизабет однажды, и одноклассницы пришли в ужас.
Вот еще, она погрязла в грехе, как и все остальные, но Элизабет особенно, потому что на ней оставался и первородный грех.
– Разве первородный грех не смывается крещением? – возразила Элизабет.
Ее крестили уже четыре раза, поскольку по поводу первого, проведенного в раздевалке, возникли сомнения, – возможно, воду лили не совсем одновременно с произнесением слов. Затем пошли долгие и ожесточенные споры по поводу языка, на котором должно производиться крещение. Некоторые считали, что мирянам следует использовать не латынь, а английский, потому что они на нем говорят…
Не сговариваясь, все держали в тайне обращение Элизабет в католическую веру. Почему-то у всех было ощущение, что, хотя монахини призывали идти и обращать все расы и народы и жертвовать карманные деньги на обращение маленьких чернокожих деток, к крещению Элизабет могло быть другое отношение. Боялись также, что если ее родители в Англии узнают, то могут возникнуть проблемы.
Элизабет казалось, что письма от мамы приходят не просто из другой страны, а с какой-то другой планеты. Она радовалась, что мама пишет чаще и что в письмах не только список указаний типа «принимай лекарство, надевай перчатки, всем говори спасибо». Время шло, война продолжалась, но мама даже повеселела, хотя и продолжала жаловаться. Мыла не было, по карточкам выдавали всего три унции в месяц. Представь себе, как можно вести нормальную здоровую жизнь с тремя унциями мыла на месяц! Белого хлеба тоже не было, мама уже забыла его вкус. У нее появились друзья на военном заводе, где она работала, и она часто оставалась ночевать у Лили, потому что домой слишком долго добираться, да и приятно иметь подругу, с которой можно вместе посмеяться в столь нелегкое время. Мама изменила прическу и стала укладывать волосы модными «победными бросками». Поначалу это выглядело смешно, но все сказали, что ей идет. Пару раз она даже написала, что скучает по Элизабет. И в конце письма всегда выражала надежду, что Элизабет здорова и счастлива и что уже скоро сможет приехать домой и они снова будут жить нормальной жизнью.
Про папу мама рассказывала очень мало. И, получив в письме фунтовую банкноту в качестве подарка на день рождения накануне своего четырнадцатилетия, Элизабет в смятении осознала, что мама уже несколько месяцев вообще не упоминала папу.
Эйлин сидела за рабочим
– Вы заняты? – спросила она.
– Нет, не занята, – ответила она, улыбнулась и пододвинула стул.
Никто из ее семейства и не подумал бы задать такой вопрос, они решили бы, что мама всегда готова их выслушать, им помочь, что-то для них сделать.
На столе Эйлин стояла коробка из-под обуви, полная счетов из магазинов и неоплаченных счетов, которые следовало отослать с личным письмом. Нельзя посылать жесткие напоминания на бланке фермеру, ведь тот может обидеться и поехать за покупками в другой город. У нее было письмо от миссис Спаркс из Ливерпуля, уже выученное наизусть. Неуклюжая короткая записка от одинокой вдовы, чей сын уехал далеко от дома, а в матери Шона она видела союзницу. Миссис Спаркс писала о своем одиночестве и надеждах на скорое возвращение сыновей, а также тревожилась из-за отсутствия весточек в течение шести недель и спрашивала, не получала ли миссис О’Коннор писем от Шона. У нее было письмо к врачу в Дублине, и нужно было запланировать день, когда можно отвезти Донала на прием. У нее была записка от сестры Маргарет, где говорилось, что малышке Ниам пора в школу, ведь ей почти пять, и можно привести ее к концу этого семестра, чтобы она привыкла и чувствовала себя увереннее, когда пойдет учиться в сентябре. И кстати, разве не благословение Господне, что Донал так хорошо освоился в школе для мальчиков? Все говорят, что самые отчаянные хулиганы не пристают к нему, а защищают его. Неисповедимы пути Господни! У нее было письмо от Морин, в котором дочь написала, что хотела бы попросить у папани три фунта на шикарное платье для танцев и она выплатит их из карманных денег, которые ей полагаются на летних каникулах. У нее было письмо из приюта округа, в котором говорилось, что состояние отца Шона быстро ухудшается и он очень хочет с ними повидаться, но может их не узнать, однако все время повторяет, что хочет видеть сына и его семейство.
– Нет, малышка, я не занята, – повторила Эйлин.
– Я даже не знаю, как сказать, но… вы понимаете, а может ли быть так, что… что мой папа умер?
– Умер? Господи спаси, да с чего ты взяла, зайка?! Как тебе только в голову такое пришло?
Элизабет достала большой конверт с наклейкой «Мамины письма», куда складывала все ее письма, больше пятидесяти, помечая каждое датой получения. Она разложила их все по порядку и взяла одно, полученное в августе 1943 года.
– Тут мама в последний раз упоминала папу. Сказала, что он возмущен тем, что женщины бастуют, требуя равной оплаты с мужчинами, и что нельзя так делать, поскольку идет война. А потом ни слова. Даже на Рождество. Она не передает от него приветы, ничего не рассказывает о его службе в ARP… – Глаза Элизабет наполнились слезами. – Как вы думаете, может быть, что-то случилось и она не хочет меня расстраивать?
Эйлин прижала девочку к себе и обрушила на нее поток утешений. Нет, конечно же нет, этого не может быть, с ним все хорошо, иначе они бы уже знали, не могли бы не знать, просто в Англии сейчас все так поменялось, у мамы есть работа, в ее жизни много чего происходит, она просто забывает писать про домашние дела. А мужчины совершенно не умеют писать письма. Вот посмотри на дядюшку Шона, он ведь так переживает за Морин, как она там в Дублине, но разве он хоть раз ей написал? Ни разу! А иногда люди просто не упоминают о чем-то постоянно. В конце концов, в своих письмах Шону Эйлин тоже редко упоминает его отца…
Тайна вырвалась наружу…
– Вы пишете Шону? Ой, я не знала… И где он сейчас?
– В Африке. У него все хорошо, он нашел себе отличного друга, англичанина по имени Джерри Спаркс. Он часто спрашивает про тебя… Ладно, давай вернемся к тебе и твоим переживаниям. На твой день рождения мы позвоним твоим родителям. Завтра вечером пойдем и позвоним. И даже прямо сегодня закажем разговор на три минуты на завтра. И ты сможешь сама сказать, что им звонит их взрослая четырнадцатилетняя дочка. Договорились?