Зажмурься покрепче
Шрифт:
Вопросы в голове Гурни продолжали множиться.
— Говорят, что жертвы сексуального насилия зачастую сами становятся насильниками. Это правда?
— Да.
— А в случае Джиллиан это правда?
— Да.
— Кто был насильником?
— Их было несколько.
— Тогда кем они были?
— Доказательств не существует в природе, но это были дружки-наркоманы из компании Вэл Перри. Насилие случалось многократно в период, когда ей было от трех до семи лет.
— Господи. И нет никаких документов? Не было обращений в полицию, в социальные службы?
— Ни одной жалобы не поступило.
— Однако,
— Материалов не существует в природе. Сейчас я вам объясню про Мэйплшейд. Прежде всего это не лечебное, а образовательное учреждение. Частный интернат для девушек со специфическими проблемами. За последние годы к нам поступает все больше учениц с расстройствами сексуального поведения, в основном связанными с насилием.
— Мне говорили, что вы чаще лечите как раз насильников, а не жертв.
— Верно, хотя «лечение» — неподходящее слово, поскольку, повторюсь, мы не медицинское учреждение. Кроме того, граница между насильником и жертвой тоньше, чем кажется. В общем, идея в том, что Мэйплшейд эффективен благодаря политике конфиденциальности. Мы не принимаем учениц по направлению суда или соцслужб, не принимаем по страховке или по государственному пособию, не ставим медицинских или психиатрических диагнозов, а главное — мы не заводим никаких «дел».
— Тем не менее у вашей академии репутация модной целебной инстанции под руководством знаменитого доктора Скотта Эштона, — сказал Гурни, но Эштон никак не отреагировал на его жесткий тон.
— Подобные расстройства в обществе стигматизированы. Разумеется, наша клиентура ценит возможность сохранить проблему в тайне, не «засветившись» ни в каких документах, которые можно было бы затребовать через суд или выкрасть. С юридической точки зрения мы просто частная средняя школа, дающая качественное образование, с хорошими специалистами, которые иногда могут поговорить с ученицами в частном порядке на всякие сложные темы.
Гурни задумался о странном устройстве Мэйплшейда и о том, чем эта странность могла быть чревата. По-видимому, почуяв его сомнения, Эштон добавил:
— Поймите правильно: безопасность, которую наша система гарантирует подопечным, позволяет как ученицам, так и членам их семей прорабатывать вещи, о которых они бы ни за что не рассказали там, где сказанное как-то фиксируется. Мы имеем дело с проблемой непосредственно, не усугубляя ее дополнительной тревогой.
— Почему вы не рассказали следствию про жуткое детство Джиллиан?
— Не было повода.
— Простите, это как?
— Мою жену убил мой садовник в психотическом припадке. Задача полиции — найти убийцу. По-вашему, уместно было сказать: «Ой, а кстати, когда моей жене было три года, ее изнасиловали обдолбанные приятели ее матери»? Думаете, это бы помогло напасть на след Флореса?
— В каком возрасте она из жертвы превратилась в насильника?
— В пять лет.
— В пять?!
— Это всегда шокирует людей, не занимающихся такими дисфункциями профессионально, поскольку сильно диссонирует с обывательскими представлениями о «невинных детишках». Увы, но пятилетние насильники не такая уж редкость.
— Ничего себе, — отозвался Гурни и снова перевел взгляд на фотографию Джиллиан. — Кем были ее жертвы?
— Этого
— А Вэл Перри в курсе?
— Да. Она не любит об этом вспоминать, так что неудивительно, что она вам ничего не сказала. Тем не менее именно это ее к вам и привело.
— Простите, не понял.
Эштон вздохнул.
— Вэл движима чувством вины. В свои двадцать с чем-то лет она увлекалась наркотиками, а вовсе не материнством. Вокруг нее крутились торчки похлеще нее самой, и результатом стала ситуация, которую я вам описал и которая возбудила в Джиллиан неуемную сексуальную агрессию и другие девиации, с которыми Вэл не знала, как совладать. Чувство вины буквально разрывало ее. Она винила себя во всех проблемах дочери, пока та была жива, а теперь считает себя виноватой и в ее смерти. Разумеется, ее расстраивает отсутствие каких-либо подвижек в официальном расследовании — поскольку преступник не найден и не понес наказания, она не может вздохнуть спокойно. Мне кажется, она пришла к вам в надежде хотя бы напоследок как-то облегчить трудную судьбу Джиллиан. Поздновато, конечно, но она не знает, что еще сделать. Кто-то из отдела расследований рассказал ей про легендарного детектива, потом она увидела ваше имя в нью-йоркской прессе и решила, что именно вы ей поможете искупить вину перед дочерью. Звучит довольно жалко, но такова правда.
— Откуда вы все это знаете?
— После смерти дочери Вэл балансирует на грани нервного срыва. Разговоры о переживаниях были ее способом не сойти с ума.
— А вашим?
— Что?..
— Каков ваш способ?
— Это любопытство или сарказм?
— Вы держитесь так спокойно, говоря об убийстве жены и трагедиях других людей, что я не понимаю, как это трактовать.
— Серьезно? Я вам не верю.
— То есть?
— У меня стойкое впечатление, детектив, что в случае смерти близкого человека вы бы держались точно так же, — сказал Эштон и уставился на Гурни внимательным взглядом психоаналитика. — Я нас с вами сравниваю, чтобы вы лучше меня поняли. Вы задаетесь вопросом: «Скрывает ли он свои переживания или у него их попросту нет?» Прежде чем я вам отвечу, советую вспомнить запись со свадьбы.
— Вы про свою реакцию на увиденное в домике?
Эштон ответил голосом, в котором сквозила едва сдерживаемая ярость.
— Я думаю, что отчасти мотивом убийства было желание Гектора причинить мне боль. Ему это удалось. Вы видели мою боль на видео, и я не могу этого изменить. Но я принял решение больше никогда и никому ее не показывать. Никогда и никому.
Гурни перевел взгляд на пустую шахматную доску.
— У вас нет никаких сомнений, что убийца — именно Гектор?
Эштон моргнул, как человек, не понявший, на каком языке к нему обратились.
— Простите, что?
— Вы уверены, что вашу жену убил Гектор Флорес, а не кто-то другой?
— Абсолютно. Я обдумал вашу версию насчет причастности Мюллера, но это маловероятный вариант.
— А нет ли шанса, что Гектор был гомосексуален и что его мотив…
— Что за абсурд!
— Полиция рассматривала этот вариант.
— Уж про сексуальность я кое-что понимаю. И, поверьте, Гектор не был геем, — сказал Эштон и многозначительно посмотрел на часы.
Гурни откинулся на спинку кресла и стал ждать, когда Эштон снова поднимет на него взгляд.