Зазнобы августейшего маньяка. Мемуары Фанни Лир
Шрифт:
Однажды, забравшись по глухим тропинкам парка в одно из укромных местечек, увидела вдали красивую, но грязно и плохо одетую, цыганку под руку с мужчиной, показавшимся мне знакомым. Я стала следить за ними и услышала, как цыганка назначила свидание своему кавалеру, оказавшемуся моим великим князем.
Я вернулась домой с разбитым сердцем, и между мною и августейшим покровителем произошла страшная ссора. Я упрекала его в неблагодарности, а он меня в шпионстве; ссора кончилась тем, что он дал мне пощечину и ушел, сказав, что покидает меня навсегда.
Обливаясь слезами, я приказала
Заметив это, он взял меня на руки и, невзирая на мои протесты, усадил меня в вагон, как раскапризничавшегося ребенка.
— Оставьте меня, я вас не люблю, я люблю великого князя, — кричала я.
— Это мне совершенно все равно, — отвечал он хладнокровно: — я уже целый год люблю вас и не выпущу из своих рук.
В Вене я очутилась в его квартире, как птица в клетке. Поплакав часть ночи, я утром попросила его отослать два письма — одно великому князю, а другое в американское посольство, но он не только не отослал их, но и перехватывал все письма великого князя ко мне.
Я притворилась, что покоряюсь, и отправилась с ним в Краков, который лежал на его пути. В Кракове я прожила с ним неделю, почти всегда под замком. Наконец, мне удалось внушить ему такое доверие к своей покорности и любви, что он решился отпустить меня одну в Париж и, проводив меня до Дрездена, уехал в Россию в надежде, что я приеду к нему туда. И он был не совсем не прав. Как бы там ни было, а я видела в нем друга, потому что это был мягкий, симпатичный и умный человек и, может быть, я была бы счастлива и спокойна с ним.
Устроив свои дела в Париже, в конце сентября уже собралась ехать к нему в Россию, как вдруг ко мне явился человек с письмом от великого князя.
Вот, что он писал:
«Не могу помириться с мыслью о дурном впечатлении, которое произвел на Вас перед нашей последней разлукой.
Мой невозможный характер часто причинял Вам ужасные страдания, и я даже удивляюсь, как Вы могли так долго переносить его. Позвольте изложить Вам причины моих безумных вспышек и столь частых расставаний.
Я люблю и обожаю Вас всеми силами души и, Бог знает почему, стыдился этого чувства, думал, что оно недостойно мужчины, и таил его от Вас, как оказывается, слишком удачно. Никогда я не думал покинуть Вас, я дрожал при одной мысли о разлуке, мечтая о союзе с Вами до смерти. Не думайте, что эти строки внушены мне минутным капризом или желанием заставить Вас жить со мной.
Клянусь честью, они выражают самые священные чувства, которые я не переставал испытывать с тех пор, как увидел Вас. Не смейтесь, читая эти строки, но загляните в свое сердце и, если найдете там хоть искру любви ко мне, то дайте еще раз случай прижать Вас к моему сердцу, исполненному печали.
Я захворал от разлуки с Вами, доктор сказал, что
Приходите же хотя на один день; пожмём друг другу руки и разделим всё, как друзья. Слезы душат меня, когда я вспоминаю о печальном конце нашей связи, в которой было столько очарования. Не откажите в этой моей единственной и последней просьбе. Желал бы назвать Вас по-прежнему Фанни Лир и писать Вам ты; но я не имею этого права. Тысячу раз целую Ваши ручки. Ваш верный Н.».
Я рыдала, читая эти строки, и поехала в Вену. Он встретил меня у вокзала в карете, бледный взволнованный и чуть не задушил в своих объятиях. Жизнь с ним в Вене была продолжением моего медового месяца. Рука об руку мы исходили все улицы города, осматривая все его достопримечательности. Мы были счастливы, но в то же время какое-то тяжелое предчувствие смущало его покой. Однажды, во время представления «Травиаты», при сцене расставания влюбленных, я прочла на его лице выражение жестокой муки и спросила:
— «Что с вами?»
— Друг мой, — отвечал он, — я предвижу, что мы будем разлучены, и эта мысль терзает меня.
Путешествие по Италии. Визит греческой королеве. Корфу.
Из Вены мы поехали в Мюнхен, провели несколько дней в Тироли, а оттуда через Верону прибыли в Турин. В свите великого князя были следующие лица: его доктор и воспитатель Г. (лейб-медик Иван Самойлович Гауровиц.), маленький, толстый круглый немец в очках, с бриллиантовыми перстнями на белых руках (подарки отца великого князя), которыми он постоянно любовался.
Я чуяла в нем фальшь и не обманулась. По приезде в Петербург, он не замедлил рассказать государю все, что знал о нашем романе, чем не мало способствовал последующему осуждению несчастного великого князя; адмирал из малороссов (генерал-майор Александр Федорович Миркович.), другой воспитатель великого князя, очень привязанный к своему бывшему ученику. Он поражал меня своей невозмутимостью, и во все время пути только однажды разгорячился, бросив на станции тарелку в голову слуги за то, что тот не дозволил ему взять в вагон остатки недоеденного обеда; адъютант великого князя, человек полуслепой и недалекого ума, вечно суетившийся, особенно во время обедов, к которым он был очень неравнодушен; старый камердинер Савелов, приставленный к великому князю за то, что однажды спас ему жизнь. Он был казначеем великого князя и, ведя записи расходам, ворчал на его расточительность и порицал железные дороги за то, что великий князь не мог ездить по ним даром.
Другой слуга, подначальный первому, был так безобразен, что великий князь часто приписывал на его паспорт: «Прошу не принимать этого человека за обезьяну».
Прибавьте к этому слугу доктора, столь же напыщенного, как и его господин, и мою верную Жозефину; таковы были наши спутники.
Из Турина мы переехали в Болонью, где нам, за недостатком комнат, отвели салон, а оттуда в Рим, где провели неделю, в течение которой великий князь настолько отдался своей страсти к приобретению разных вещиц, что мне стоило большого труда удерживать его. Он набил ими целые чемоданы, а в нашем багаже и без того было 47 мест.