Зденка
Шрифт:
Его потешило слово «забили», он усмехнулся про себя.
– Вас Здена зовут. Я помню. Как же! – Влад покраснел.
Её глаза излучали лукавство. Её тёмно каштановые волосы мягко спадали на плечи. Пушистая кофточка нежно облегала её хрупкую, полную женственности фигуру. Губы, в которые хотелось впиться страстным поцелуем, изобразили божественную улыбку, обнажив белые жемчужины зубов, которая, казалось, наполнила своим лучезарным светом всю эту залу.
– Се ми пачиш, – продолжил свою языковую практику лейтенант.
– Вы мне тоже нравитесь, – слегка покраснев, ответила по-русски девушка.
– Что, испугал человека? Ай-яй-яй! – напущено пожурил друга Мамука, всё это время стоявший по правую руку от Владислава.
– Да, ладно, давай накатим по рюмашке! – Тимофеев протянул руку с фужером, приподнял подбородок, отвёл согнутый локоть в сторону… Множество фужеров вокруг изобразили в унисон хрустальный звон, поддерживая советских офицеров.
– За сухой закон! – шепнул Мамука Владу.
– Точно! – усмехнулся Тимофеев.
– Вот я ещё чачу прывэзу из дома! Двэ канистры! Вот выпьем тогда! Сухой закон мокрым станэт от слёз!
– Ха-ха-ха!
– Камарад! Добра униформа! – белобрысый гражданский словак пощупал погон Мамуки.
– Какая тебе униформа! – негодующе возразил тот. – Это у фрицев было униформа, а у нас – форма! Советская форма! Понятно!?
Словак недоуменно хлопал глазами на Мамуку и лишь повторил:
– Добра униформа, рус, камарад! Добра! Фриц – нет…
– За наших советских камарадов, отцы и деды которых принесли нам свободу!.. – задвинул речь подполковник.
Все дружно с возгласами одобрения выпили:
– За советских камарадов!
Влад видел, что в свободном пространстве зала уже вовсю шли танцы. Но положение почётных гостей обязывало… И они продолжали находиться в окружении дружественных офицеров из «Ceskoslovenskej arm'ady» и важных штатских персон.
– Kolko je V'am rokov? – спросил мужчина лет 45-ти в коричневой жилетке поверх белой рубашки.
– Двадцать, – ответил Владислав, несколько смутившись.
– Такой молодой и уже лейтенантом?
– Да, поручики точно, или, как у нас говорят – лейтенанты! – офицеры заулыбались.
Влад только пожал плечами. Он слышал подобное уже не в первой. Но он не чувствовал за собой особой молодости.
Внутри его двадцатилетнего тела, казалось, сидел уже бывалый, закалённый, видавший виды старый солдат.
Вдруг всплыла в памяти забавная сцена из кинофильма про Мюнхгаузена, с Янковским в главной роли:
– Негодяй! Он бросил жену с ребёнком!
– Я не ребёнок, я офицер! (Ермольник)
– Да! Он бросил жену с офицером!..
Тимофеев улыбнулся. Он любил этот фильм.
Но ведь он и, правда, советский офицер, а не какой—то там гражданский сопляк, сидящий под маминой юбкой! Он – и «отец» солдату, хоть практически и ровеснику, и «мамка» его! В той или иной мере, что-то в этом роде варил в своей голове практически каждый из лейтенантов.
Зазвучал «медляк». Мамука, облизываясь в душе, мерил жадным взглядом немногочисленные женские фигуры…
– Владик, – Мамука, постучав друга по руке, подтолкнул его, – давай, двигай! Не шкаль!
– Влад прицелился в растекшиеся по сторонам группки. Но не мог увидеть ту, которую
– Вас можно пригласить? Я думаю, что тераз белый танец! Так у вас говорят? – услышал он из-за спины задорный голос. Это была Здена…
Он едва касался щекой шёлка её каштановых волос. Вдыхал пьянящий аромат её духов, исходивший от её нежной шеи. Его руки держали мёртвой хваткой её хрупкую талию, он чувствовал каждый её изгиб сквозь пушистую кофточку. Её нежные тонкие пальчики покоились на его жёстких «золотых» погонах. Он старался не наступить своими сапогами на её туфельки и едва касался коленями её бёдер, от чего по его спине пробегали тысячи мурашек. Его щеки налились как переспелые помидоры. Уши пылали пионерским костром. Казалось, свет погас вокруг. Казалось, что всё и вся исчезли вокруг. Он не мог выговорить ни слова. Да и не хотел ничего говорить, дабы не нарушить эту божественную идиллию. Его глаза говорили ярче всяких слов. А из его души шли, словно телепатические волны информации о том, что он безумно влюблён. Он сражён. Он околдован. И нет ничего на свете чище и нежнее его вспыхнувшего чувства, которое словно их обволокло вокруг, оградив от всего окружающего мира бетонным забором. Что там Мира – от всего Мироздания!
– Нам пора, – услышал, а точнее, – почувствовал Влад, как Мамука теребит его за рукав кителя, – музыка давно уже кончилась, да и банкет – тоже!
Влад и Здена стояли в центре зала одни. Нечаянно оказавшись в самом центре внимания, Влад почувствовал на себе множество взглядов и улыбок. Добрых улыбок, почти без издёвок. Но выражавших лишь сожаление и сочувствие: «Да, да, лейтенант. Но, нельзя! Нельзя! Нельзя!..»
Капитан, неразрывно сопровождавший советских гостей весь вечер, даже в туалет, снова подошёл.
– Prep'acte kamar'ady, но Muzita очистить дома. Плюнул.
– Домой? Спать?! – Влад почувствовал себя почётным пленным гостем. Да. Всё хорошее быстро заканчивается. Слишком быстро…
В гостинице, куда их поместили, они довольно уютно расположились в двухместном номере.
– Я её найду! – Тимофеев было рванул в коридор, едва всё вокруг стихло. Но тут же осекся: в следующем за ними номере дверь была открыта настежь. Горел свет. Неразлучный капитан, оторвав голову от какой-то книги, посмотрел с улыбкой на Влада.
– Доброе утро! все хорошо?
– До-о-обре, добре в-в-в-жетко, – ошалело ответил Влад и сплюнул, вернувшись назад.
– Во, черти! Пасут паскуды! Мы здесь как в каком-то почётном плену. Шаг влево – расстрел на месте, а так, пока не рыпаешься, то, вроде, всё те на блюде с голубой окаемочкой!
Словно ведром ледяной воды его только что обдали. Но пыл не прошёл. Его лишь загнали куда-то внутрь, превратив острый приступ в болезнь хроническую.
«Нельзя! Нельзя! Нельзя! – твердил про себя Влад, вспоминая день своего „представления“ секретарю парткома полка и его назидания. – Обходитесь пятью нашими вольнонаёмными, лейтенант, если сможете, конечно, ха, ха, ха! А иметь хоть какие-то отношения с гражданками Чехословацкой Социалистической Республики строго настрого запрещено, хоть они нам и „братья по социалистическому лагерю“, но!..»